Сибирские огни, 1973, №11

рожки. Чайник требует подстаканников с чеканными фигурками. Ковры дружно тре­ буют пылесос на колесиках. И, если вслу­ шаться, вещи зовут другие вещи тоненьки­ ми жалобными голосами». (Чувствуете: как и в комнате у Собакевича, вещи здесь тоже оживают, «подают голос», чтобы сообщить кое-что о своих хозяевах). Бессмысленная страсть к накопительству в конце концов толкает Наталью на преступление: ради то­ го, чтобы полностью завладеть домом, она отравляет угарным газом младшего брата мужа —Юрия... Казалось бы, по всем данным, перед нами убедительная и поучительная история о том, как человек, одержимый страстью к стяжательству, становится законченным преступником. Однако убедительность здесь чисто внешняя. Ю. Суровцев, анализируя повесть Якубовского в статье «Неприятие мещанства», замечает: «Уникальность На­ тальи бесспорна, однако не с неба же она свалилась мещанкой такой концентрации, организмом, уже полностью охваченным ме­ тастазами хищничества. Тут нам, пожалуй, не хватает в повести элементов биографиче­ ской постепенности, хочется с большей пол­ нотой ощутить, как становилась Наталья такой, какой предстала перед нами сразу же или почти сразу же; кажется, автор слишком резко 'Обрубил «начала», дав геро­ иню ¡воплощением одних уже только «кон­ цов». («Звезда», 1972, № 7 ( сТр. 205). Критик совершенно верно подметил не­ полноту, некоторую даже однобокость обра­ за главной героини, но объяснил это сугубо «по-хрестоматийному». Ведь всем известно, что А. П. Чехов, например, решительно из­ гонял из своих произведений такие «нача­ ла», как экспозиция, предыстория героя, почти никогда не посвящал читателя в тай­ ны становления и формирования характе­ ров действующих лиц. И тем не менее от­ сутствие в его рассказах и повестях «эле­ ментов биографической постепенности» не помешало ему создать такие классические фигуры мещанок, как Попрыгунья или Ак­ синья из рассказа «В овраге». (Кстати, эта чеховская героиня решительно заставляет лас усомниться, и в «уникальности» На­ тальи. Вспомним хотя бы эпизод, когда Ак­ синья отправляет на тот свет грудного мла­ денца, своего племянника, дабы этот мла­ денец не завладел в будущем частью, на­ следства ее отца). Однако художественная неполноценность образа Натальи объясняется вовсе не отсут­ ствием, истории ее «роста и становления». Автора подвело механическое копирование гоголевских приемов создания характера, и с этой точки зрения художественный про­ счет Якубовского представляется фактом весьма поучительным. В нашей литературе и кинематографии это стало уже каноном: если герой стяжатель и собственник, то и обстановка к нему «приписывается» соот­ ветствующая —живет он непременно в особняке из пяти-шести комнат, двор обне­ сен высокой оградой, где бегает по прово­ локе огромный откормленный кобель, в под­ валах и погребах —целые баррикады бочек п банок с соленьями, вареньями и проч. Словом, каждая вещь, каждый предмет кричат во весь голос, что хозяин их кулак, хапуга, мещанин. Иногда, правда, современный мещанин лишен возможности по тем или иным при­ чинам стать домовладельцем и вынужден довольствоваться двух- или трехкомнатной квартирой. Однако и казенный метраж он с успехом использует для демонстрации стя­ жательных инстинктов и собственнических замашек. Вот, к примеру, как описывается в одной из повестей такое малогабаритное мещанское гнездышко: «В комнате мерцал в полумраке хрусталь в серванте, на ковре юноша с неразличимым лицом протягивал руку венецианке, ледяной глыбой высился в углу холодильник. И каждая вещь упрекала безмолвно: «Посмотри на нас, мы же куп­ лены для семейного счастья». Снова, как у Гоголя, вещи обретают дар речи, и снова говорят они о скудоумии и духовной нище­ те хозяев своих. Традиция, как известно, не является уни­ версальной выкройкой, по которой можно тачать и шить что угодно и сколько угодно, лишь бы доставало материалу. Традиция требует развития, усовершенствования, при­ чем обязательно в сторону усложнения. В данном же случае произошло как раз на­ оборот. Под пером некоторых современных обличителей мещанства излюбленный гого­ левский прием настолько «унифицировал­ ся», что давно утратил уже всякую пре­ лесть новизны —от него за версту уже от­ дает плакатной прямолинейностью... Имен­ но эта плакагность и помешала Якубовско­ му докопаться до истоков, а самой повести придала налет «физиологического очерка», где явление ухвачено лишь во внешних его приметах, где видны лишь симптомы, но никак не причины самой болезни. В рассказе Г. Николаева «Три опоры» (сборник «Трудная трасса») перед нами предстает еще одна история возникновения и развала мещанского гнезда. «Еще парнишкой,—начинает автор пове­ ствование,—не раз слышал Петр Скробов от матери-горемыки и от брата ее, сапожни­ ка, дяди Гоши, что нужно для ладной жиз­ ни. Как земля раньше на трех китах стоя­ ла, так и счастье-благополучие на трех опо­ рах держится: первая опора —ходовая спе­ циальность, вторая —дом свой, с огородом, с погребом, с конурой для цепной собаки, и третья опора —жена». Главный герой жи­ во претворил в жизнь эту нехитрую пре­ мудрость. По совету дяди Гоши, который в дальнейшем на протяжении всего рассказа будет играть роль главного наставника, Петр приобрел «ходовую» специальность шофера, проработав на севере, скопил де­ нег и купил дом, «бревенчатый, с застеклен­ ной верандой, с конурой и даже с гаражом для мотоцикла». А затем приобрел и «тре­ тью опору», опять же во всем согласуясь с всеведущим дядей Гошей. «Ольга так сов­ пала с проектом дяди Гоши, что Петр толь­ ко поражался. Губастая, курносая, красно­ щекая, глаза маленькие и как бы в одну сторону глядят... Высмотрел ее, прижал в закуточке, пощекотал малость, пока грузчи­ ки машину разгружали, а потом, каждый