Сибирские огни, 1973, №11

рода «провокация» со стороны автора, по­ вод для полемики с многочисленными со­ чинителями исповедальных скороспелок. Ибо у Киле все наоборот, все шиворот-на­ выворот по отношению к тому, что было «обязательным» и «непременным» во мно­ гих повестях-исповедях. Вот, находясь в Ленинграде, Филипп знакомится с «прек­ расным полом» —сначала с Зоей Вишня­ ковой, у которой «грации, красоты не от­ нять», потом с Лилей, некрасивой «лицом», но излучающей какую-то «странную силу нежности и обаяния», и наконец с «девуш­ кой из Куйбышева» Валей, чем-то похожей на нанайку. С этими симпатичными девуш­ ками Филипп ходит в кино, в музеи, гуля­ ет по паркам и пляжам, и так и ждешь, что сейчас произойдет неизбежное... Однако ни любви, ни близости с ними у героя не по­ лучилось (хотя одна из них; Валя, откро­ венно предложила однажды Филиппу ос­ таться у нее и «узнать неведомое»); не пе­ ренес он по интимной части никаких пот­ рясений, не понес никаких тяжелых утрат. Филипп, в отличие от многих «испове­ дующихся» героев, не совершает никаких роковых ощибок и грехопадений и потому у него нет никаких оснований каяться, бить себя в грудь и рвать волосы, демонстри­ руя таким способом свои первые шаги на пути к нравственному возмужанию. По­ весть Киле тем и отличается от многочис­ ленных исповедальных поделок, что это настоящая исповедь человеческого сердца, в которой нет ни позы, ни бахвальства, ни плаксивого сентиментализма. Героя её от­ личает прежде всего зрелость мысли. Фи­ липп соотносит свой внутренний мир с ог­ ромным внешним мйром, сверяет каждую свою мысль, каждое свое суждение с тре­ бованиями 'Эпохи, Времени, Человечества; Его душа, точно чуткий сейсмограф, отзы­ вается на каждое потрясение, которое про­ исходит ежечасно, ежеминутно в неспокой­ ном сегодняшнем мире. «Сколько я живу на свете,— с горечью думает Филипп,— все одно и то же — вой­ на во Вьетнаме, негритянские волнения в Америке, Адольф фон Тадден в ФРГ, Смит в Родезии, уничтожение людей миллиона­ ми, голод и государственные перевороты в Латинской Америке, Мао «самый-самый» за Великой китайской стеной... И думаешь — о чем стихи, зачем мои стихи, если в каждую минуту на земле от голода и исто­ щения умирает один человек? Минута мол­ чания — умер человек! Я до сих пор не мо­ гу понять, не могу вынести без содрогания в сердце, унижения и стыда Освенцим и Хиросиму. Достойны ли люди лучшей уча­ сти, если допускают столько зла на земле? Что мне делать? Что делать? Мне хотелось как-нибудь вмешаться в ход событий». Порой в своих раздумьях Филипп обна­ руживает склонность к парадоксам. Так, он не верит в существование настоящего сту­ денческого коллектива в университете, пос­ кольку «у каждого свои интересы, а учеб­ ный процесс — не всегда самый важный, поэтому коллектива на курсе нет, о чем все говорят как о каком-то упущении в работе общественных организаций». Страстно лю­ бя русскую литературу, русскую поэзию, Филипп в то же время считает, что нет ни­ какой необходимости переводить, допустим, Пушкина на нанайский язык, «потому что из восьми тысяч нанайцев на свете, если кто и читает стихи, читает на русском языке». Однако суждения эти, при всей их спор­ ности, никак не напоминают те верхо­ глядские нигилистические сентенции, кото­ рыми были пересыпаны речи и монологи «исповедальных героев». Ибо каждая мысль, высказываемая Филиппом,— итог его долгих раздумий, результат переработ­ ки огромного потока информации, получен­ ной и от жизненных впечатлений, и от чте­ ния художественной литературы, и от со­ общений о политических событиях. Повесть Киле малособытмйна, бессюжет­ на, по существу, и это, как мне кажется, то­ же следствие определенной «установки» ав­ тора, который стремится исследовать ха­ рактер героя не путем погружения его в водоворот событий, а через движение его мысли, через диалектику его души. Киле везде сохраняет огромную дистанцию меж­ ду незначительностью событий и многозна­ чительностью раздумий героя, сопровожда­ ющих эти события, и здесь снова чувству­ ется полемичность, причем не только по от­ ношению к исповедальным произведениям. В самом деле, сколько раз встречали мы в романах и повестях такое: герои совер­ шают что-нибудь выдающееся, перекрыва­ ют все нормы выработки, рискуя жизнью, предотвращают аварии или спасают народ­ ное добро —и все это подается как нечто сугубо обыденное, само собой разумеюще­ еся. Совершил герой подвиг —сходи в душ, помойся, выпей стопку с устатку, и завтра тебя снова ждут великие дела. И нечего тут дивиться, и всякую философию разво­ дить. Словом, как говаривал небезызвест­ ный Валерий Кирпиченко из рассказа В. Аксенова «На полпути к луне»: «Все нор­ мально. Нормально — и точка». Киле явно спорит с таким приземленно- обытовленным подходом к жизненным явле­ ниям. По его мнению, любое, даже кажу­ щееся внешне незначительным, событие должно быть событием духовного порядка, оно должно порождать поток рефлексий и ассоциаций, заставлять человека быть в по­ стоянном интеллектуальном напряжении. Такого неутомимого мыслителя и выводит Киле в своей повести в лице Филиппа, осо­ бо подчеркивая гражданскую направлен­ ность его раздумий, его стремление встать вровень с великой эпохой, в которой он жи­ вет. Однако сосредоточив главное внимание на внутреннем мире героя, автор невольно сделал его «чистым интеллектуалом», ис­ кусственно изолировал от окружающей сре­ ды. Создается даже впечатление, будто уни­ верситет и годы учебы ничего не прибавили к духовному образованию Филиппа, на­ столько «автономен», обособлен он и от друзей-сокурсников л от преподавателей. Автор упорно оберегает своего героя от вся­ ких столкновений, не «впутывает» его ни в какие конфликты, нигде не дает ему воз