Сибирские огни, 1973, №11

Приходит он на кладбище, плач затих... Атемень, глаз коли. Он спрашива­ ет: есть тут кто-нибудь живой? Ему откликнулись из темноты: есть, мол. Подходит женщина... Он ее, солдат-то, фонариком было осветил — хотел разглядеть получше. А она говорит: убери фонарик-то, убери. И оружию, говорит, зря с собой взял. Солдатик оробел... «Ты плакала-то?» — «Я плакала». — «А чего ты плачешь?» — «А об вас, — говорит плачу, об молодом поколении. Я есть земная божья мать, и плачу об ва­ шей непутевой жизни. Мне жалко вас. Вот иди и скажи так, как я тебе сказала».—«Да я же комсомолец! —это солдатик-то ей.—Кто же мне поверит, что я тебя видел? Да и я-то,—говорит,—не верю тебе». А она вот так вот ^прикоснулась к ему, — старушка легонько коснулась ла­ дошкой моей спины, — и говорит: «Пове-ерите». И — пропала, нету ее. Солдатик вернулся к своим и рассказывает, как было дело — кого он там видал. Там его, знамо дело, обсмеяли. Как же!.. — Старушка ска­ зала последние слова с горечью. И помолчала обиженно. И еще сказала тихо и горестно: «Как же не обсмеют! Обсмею-ут!» Вот. А когда солда­ тик зашел в казарму-то — на свет-то — все так и обмерли: у'него на спине-то, на гимнастерке-то, — образ божьей матери. Вот такой вот, — старушка показала свою ладонь, — с ладошку. Да такой ясный, такой ясный!.. Так это было неожиданно — с образом-то — так она сильно, зримо завершила свою историю, что встань она сейчас и уйди, я бы снял пиджак и посмотрел — нет ли и там чего. Но старушка сидела рядом и тихонь­ ко кивала головой. Я ничего не спросил, никак не показал, поверил я в ее историю, не поверил •— охота было, чтоб она еще что-нибудь расска­ зала. И она точно угадала это мое желание: повернулась ко мне и заго­ ворила. И тон ее был уже другой — наш, сегодняшний. — А другой у меня сын, Минька, тот с женами закружился, кобель такой: меняет их без конца. Я говорю: да чего ты их меняешь-то, Минь­ ка? Чего ты все выгадываешь-то? Все они нонче одинаковые, меняй ты их не меняй. Шило на мыло менять? Сошелся тут с одной, ребеночка на­ жили... Ну, думаю, будут жить. Нет, опять не ложилось. Опять, говорит, не в те ворота заехал. Ах, ты, господи-то! Беда прямо. Ну, пожил один сколько-то, подвернулась образованная лаборанка, увезла его к черту на рога, в Фергану какую-то. Пишут мне оттудова: «Приезжай, дорогая мамочка, погостить к нам». — Старушка так умело и смешно передраз­ нивала этих молодых в Фергане, что я невольно засмеялся и, спохватив­ шись, что мы на кладбище, прихлопнул смех ладошкой. Но старушку, кажется, даже воодушевил мой смех. Она с большой охотой продолжала рассказывать: —Ну, я и разлысила лоб-то —поехала. Приехала, погос­ тила... Дура старая, так мне и надо — поперлась! — Плохо приняли, что ли? — Да сперва вроде ничего... Ведь я же не так поехала-то, я же деньжонок с собой повезла. Вот дура-то старая, ну не дура ли? Ну, и по­ ка деньжонки - 7 0 были, она ласковая была, потом деньжонки-то, кончи­ лись, она: «Мамаша, кто же так оладьи пекет!» — «Как кто? — говорю. •— Все так пекут. А чего не так-то?» Дак она набралась совести и давай меня учить, как оладушки пекчи. Ты, говорит, масла побольше в сково- родку-то, масла. Да сколько же тебе, матушка, тада масла-то надо? Пол­ кило на день? И потом, они же черные будут, когда масла-то много, не пышные, какие же это оладьи. Ну, и взялись друг дружку учить. Я ей слово, она мне — пять. Иди их переговори, молодых-то: черта с рогами замучают своими убеждениями, прости, господи, не к месту помянула рогатого. Где же мне набраться таких убеждениев? А мужа не кормит! Придет, бедный, нахватается чего попадя, и все. А то и вовсе: я, говорит, в столовку забежал. Ах ты, думаю, образованная!. Вертихвостки вы, а не образованные. — Старушка помолчала и еще добавила с сердцем: —