Сибирские огни, 1973, №11

И потом с 'восторгом всем говорит, что было больно. Над ним не смеются, охотно отвечают, что мама «придет, придет» — больше, сложнее Боря спрашивать не умеет. Один раз я провел, как я теперь понимаю, тоже довольно неуклю­ жий эксперимент. Боря сидел на скамеечке во дворе... Я подсел рядом, позвал: — Боря. Боря повернулся ко мне, а я стал внимательно глядеть ему в глаза. Долго глядел... Я хотел понять: есть ли там хоть искра разума, или он угас давно, совсем? Боря тоже глядел на меня. И я не наткнулся — как это бывает с людьми здравыми — ни на какую мысль, которую бы я про­ чел в его глазах, ни на какой молчаливый вопрос, ни на какое недо­ умение, на что мы, смотрящие здравым в глаза, немедленно тоже мол­ ча отвечаем — недоумением, презрением, вызывающим: «Ну?» В глазах Бори была всеобъемлющая, спокойная доброжелательность, какая бы­ вает у мудрых стариков. Мне стало не по себе. — Мама пидет,— сказал я, и стало совсем стыдно. А встать и уй­ ти сразу — тоже стыдно. — Мама пидет? Да? — Боря засмеялся, счастливый. — Пидет, мама пидет,— Я оглянулся — не наблюдает ли кто за мной? Это было бы ужасно. У всех как-то это легко, походя, получается. «Мама пидет, Боря! Пидет». И все. И идут по своим делам — курить, умываться, пить лекарство. Я сидел на скамеечке, точно прирос к ней, не отваживался еще раз сказать: «Мама пидет». И уйти тоже не мог -— мне казалась, что услышу — самое оскорбительное, самое уничтожаю­ щее, что есть в запасе у человека,—смех в спину себе. — Атобус? Да? — Да, да — на автобусе приедет,— говорил я и отводил глаза в сторону. — Пивет! — воскликнул Боря и пожал мне руку. Хоть умри, мне казалось, что он издевается надо мной. Я встал и ушел в палату. И по­ том незаметно следил за Борей — не смеется ли он, глядя на меня со своей кровати. , Боря умеет подолгу, неподвижно сидеть на скамеечке.... Сидит, за­ думчиво смотрит перед собой Я в такие минуты гляжу на него со стороны и упорно думаю: неужели он злиться умеет? Устроил же скандал дома из-за того, что ему не купили розу. Рас­ плакался, начал стулья кидать, мать подвернулась—■мать толкнул, от­ ца... Тогда почему же он — недоумок? Это вполне разумное решение во­ проса: вымещать на близких досаду, мы все так делаем. Или он не пони­ мает, что сделал? Досаду чувствует, а обиду как следует причинить не умеет... В соседней палате объявился некий псих с длинными руками, узко­ лобый. Я боюсь чиновников, продавцов и вот таких, как этот горилла. А они каким-то чутьем угадывают, кто их боится. Однажды один чиновник снисходительно, чуть грустно улыбаясь, часа два рассказывал мне, как ему сюда вот, в шею, угодила кулацкая пуля... «Хорошо, что — рикоше­ том, а то бы... Так, что если думают, что мы только за столами сидеть умеем, то...» И я напрягался изо всех сил, всячески доказывал, что верю ему, что мне очень интересно все это. Горилла сразу же, как пришел, заарканил меня в коридоре и долго, бурно рассказывал, как он врезал теще, соседу, жене... Что у него пас­ порт в милиции. «Я пацан с веселой душой, я не люблю, когда они начи­ нают мне...» Как-то горилла зашел в нашу палату, хохочет. — Этот, дурак ваш... дал ему сигарету: ешь, говорю, сладкая. Всю съел!