Сибирские огни, 1973, №11

раз кажется, что он хлопнул по лафету тяжелой пушки, а пушка на это никак не вздрогнула. — А-а! — догадывается Курносый. Ему тоже весело, и он смеется.— А потом уж мы туда — козу, в последнюю очередь! — Дошло! — орет Суворов. Он просто не может не орать. Все мы тут — крепко устали, нервные. — Это тебе не высоту брать. — Сравнил телятину с... — обиделся Курносый. Лобастый долго, терпеливо, осторожно мнет в толстых цальцах ка­ менную «памирину», смотрит на нее... И я вдруг ужасаюсь его нечелове­ ческому терпению, выносливости. И понимаю, что это — не им одним нажито, такими были его отец, дед... Это — вековое. Лобастый по привычке едва заметным движением тронул куртку, убедился, что спички в кармане, встал, пошел в курилку. Я — за ним. Посидеть, помолчать. СНЫ М А Т Е Р И Вот материны сны, несколько. Почему-то они мне запомнились, не знаю. Может, потому, что рассказывала она их не один раз; она сама помнит их всю жизнь. П Е Р В Ы Й — Я была шло маленькая, годов семь так, восемь было. Может, ма­ ленько больше. Вижу сон. Вышла я вроде из дома — в тятином дому-то — а в ограде у нас на ослике сидит святой с бородкой. Маленький та­ кой старичок, весь белый: бородка белая, волосы белые. «Поводи, — говорит, — меня, девочка, по оградке-то, поводи». Я — вроде так и надо — начала его водить. Взяла ослика-то за уздечку да вожу. Осликов-то сроду не видела, а вот приснилось же. Вожу, а сама возьми да поду­ май: «Дай-ка, я у него спрошу, што мне на тем свете будет?» Да взяла да и спросила. Старичок засмеялся, достал откуда-то из-под полы бу­ мажку и подает мне. «Вот, — говорит, — чего тебе будет». Я взяла бу- мажку-то, смотрю: она вся-вся исписана. А читать-то я уж умела. Вижу, буковки все наши, а разобрать сразу как-то не могу. Ладно, думаю, я его ишо маленько покатаю, а потом пойду в избу да и прочитаю ладом. А сердце так вот волнуется!., Шибко я уж рада, што узнаю про себя. Во­ жу, вроде, ослика-то, а сама — нет-нет, да загляну в бумажку. Не чи­ таю, а так. Радуюсь. Даже и про старичка забыла. Радовалась я, радо­ валась — и проснулась. Так обидно, так обидно было, даже заплакала. Маме утром рассказываю, она мне говорит: «Глупенькая ты, глупень­ кая, кто же тебе здесь скажет, чо на том свете будет? Никто не скажет». А я вот все думаю: не проснись я раньше время, можеть и успела бы про­ читать, хоть словечка два. Главно, ведь торопилась же я в избу-то!.. И вот — на тебе! — проснулась. Видно, и правда: ire дано нам здесь знать про это, не дано. В Т О Р О Й — А это уж когда у меня вы были... Когда уж Макар погиб. — В тридцать третьем? — Но. Только-только погиб. Весной. Я боялаеь нсчами-то, ох боя­ лась. Залезу с вами на печку и лежу, глазею. А вы — спи-ите себе, только губенки оттопыриваются. Так я, грешным делом, нарочно будила