Сибирские огни, 1973, №10

тяжело было, что кинул бы он свою душу Ивану под ноги, пусть топчет, пусть истязает, пусть вымещает всю свою злобу, только бы не чувство­ вать этого тяжкого, надсаживающего бремени. — А не схоронили ли без нас твою матушку, братец? — повернулся к Владимиру Иван, стараясь остаться только насмешливым, но злоба уже закусила свои удила и понесла его душу, понесла... Он яростно оттолкнул с дороги обмерших бояр и пошел, как идут на казнь за правое дело. Пошел по переходам, по лестницам, по горни­ цам — легко и грозно, выставив вперед, как таран, свою большую, страшную голову. Тишина Ефросиньиных покоев задрожала от его яростных шагов, зашуршала, зашелестела, отползая и спасаясь от его безжалостной поступи, и не смогла отползти, не смогла спастись — не успела, растоптанная им. Маленькая дверь Ефросиньиной опочивальни не скрипнула, а как будто жалобно вкрикнула ог удара его тяжелой руки, Иван, наклонив голову, решительно ступил за порог и остановился, выпрямившись во весь свой рост,— страшный, безжалостный, исступленный, не человек, не зверь — ком злобы и ненависти. Ефросинья, молившаяся перед образами, увидев вошедшего Ивана, тяжело поднялась с колен, медленно подошла к Ивану, тихо сказала: — Кроме моего мужа, покойного князя Андрея Ивановича, никто из мужчин в мою спальню не заходил. И тебе велю выйти вон! Их души, их злоба, их ненависть столкнулись — как сталкиваются в степи огонь пожара и огонь, пущенный ему навстречу. Глаза Ефро­ синьи — святые и гордые, как глаза богоматери, пред которыми только что стенала ее душа, бесстрашно смотрели на Ивана, и она не отверну­ ла бы их, начни он даже раздирать ее по кусочкам. А Иван — он как будто был усмирен тем пламенем, на которое наткнулся: рука его мяг­ ко прикоснулась к Ефросиньиному лицу, потом осторожно переползла на ее белые волосы — он как будто ласкал ее... — Красива ты была, тетка... Редким счастьем одарена! В счастье бы тебе и жить... Да ты сама себя на несчастье обрекла, сама по мукам пошла... Злобой душу свою издушила, изгадила, осквернила!.. Богу б душу свою отдала, любви, благости, сострадания, а ты — злобе... Зло­ бе! — вскрикнул взбешенно Иван и, схватив Ефросинью за горло, стал душить ее.— Злобе!.. Злобе!., исступленно рычал он и душил Ефро­ синью, сваливая ее себе под ноги. Вдруг, опомнившись, он отдернул ру­ ки,— Ефросинья упала на пол, прижала ладони к горлу, замерла, пе­ режидая боль... Иван глухо, с дрожью заговорил, испуганно спрятав руки за спину: — Пошто... на меня пошто злобишься?.. Более всего, яростней все­ го?.. В чем... в чем моя вина перед тобой? В чем моя неправда? Знаешь ли ты мою душу, ведаешь ли, что в ней горя не менее, чем в твоей?! — Род ваш богом презрен за клятвоотступничество, оттого и беды на нем,— спокойно, дерзко выговорила Ефросинья. — И не беды то, а воздаяния. — Сын у меня родился тетка,— словно бы не услышав чудовищной дерзости Ефросиньи, спокойно сказал Иван. — Ни в чем не винен младе­ нец, а ты уж и на него озлобилась. Поздравлений уникла! Грех то вели­ кий, тетка!.. И не я за него тебя судить стану! Грядет на тебя иной суд!.. И не лицемерь более перед святыми образами — твоя душа уж черна от греха! И только единым ты можешь спасти ее... Единым!.. Нет!..—выдохнула Ефросинья, поняв Ивана, впервые в глазах ее прометнулся испуг. —Нет,— сказала она тверже, но взгляд Ивана стал невыносим ей,— она отвернулась, с болью, со стоахом нрошепта-. ла: Только силой ты пострижешь меня!..