Сибирские огни, 1973, №10
стенах... В субботу вечером, перед приступом, стрельцам удалось запа лить городскую стену сразу в трех местах, и со стены стали кричать, что город сдается. Медленно сползло вниз знамя, две недели гордо разве вавшееся над городом. Умолк сполошный набат. Но Иван повелел воево дам не прекращать пальбы по детинцу до тех пор, пока воевода Довой- на с архиепископом не выедут из города и не явятся к нему в стан. Незадолго до полуночи воевода Довойна явился в русский стан вместе с архиепископом и со всеми своими воеводами, подвоеводами и ротмистрами, среди которых был и Вершхлейский — статный, надмен ный поляк, гордо ожидавший своей участи. Иван принял литовцев в своем шатре, окруженный большими воево дами, в доспехах, в шлеме с золоченой тульей и наушами, из-под кото рых выбивалась осеребренная бармица, красиво опадавшая по его ши роким, чуть покатым плечам. Бармица искристо сверкала от яркого све та свечей, переливалась при каждом движении его головы глубоким жем чужным отливом, забивая и скрывая блеск его радостных, торжествую щих глаз. На поясе у него висел меч, с которым Дмитрий ходил за Дон на Мамая. Иван был милостив к побежденным: благословился у полоцкого архиепископа, Довойну поднял с колен, когда тот преклонился перед ним, положив к его ногам свой воеводский жезл, велел также поднять и держать прямо литовские знамена и хоругви, брошенные поначалу на пол шатра. — Знамена не винны, что вождь выпускает их из своих рук! — ска зал он по-польски, покровительственно, но без всякой насмешки.— Вер но говорю, Панове? Глаза его настойчиво допытали каждого, но ответил ему только один Вершхлейский. — Верно, твоя милость! Только и вождь не всегда виноват, что вы пускает знамена из своих рук. Иван глянул на Вершхлейского из-под веселой брови, покосился на своих воевод, помедлил, раздумывая — отвечать ротмистру или нет: для его царской чести было ущербно вступать в разговор с простым шлях тичем, но сложившийся уже ответ, видать, так и выпирал из него, и он не вытерпел: — Не гоже мне, царю, с тобой, простым шляхтичем, разговор вес ти! Честь тебе, да еще пленнику, велика больно! Однако скажу... Есть у нас, у русских, присловье — оно в самый раз и к моим, и к твоим сло вам... Сила солому ломит! Растолмачь ему, князь,— обратился Ивам к Горенскому, слывшему за отменного знатока и польского языка, и не мецкого, и даже литовского, на котором и в самой-то Литве мало гово рили, пользуясь больше польским или русским. — Не нужно, твоя милость! — сказал спокойно Вершхлейский.— Я понимаю твой язык! — Вельми лепо! — обронил с удовольствием Иван,— Язык врага и язык друга всегда нужно разуметь! Дабы ведать, о чем друг может го ворить с твоим врагом! Тебе, шляхтич, жалованье мое и милость!.. Саб лю свою прими обратно! Ты подданный короля, а король мне брат, и у меня с ним дружба! Служил ты литвинам не через клятву, а за деньги, и воля твоя -— служить мне також, как им служил, иль выйти в землю свою. В том тебе не будет помехи. — Ежели волю мне даешь,— сказал по-русски Вершхлейский,— я выйду в землю свою! И людей моих отпусти со мной! — Быть по тому,—сказал Иван,—Всем подданным короля я дарую свободу и жалую от себя каждого шубой собольего меха и по пяти коп грошей, дабы могли вы сказать своему королю не толико о моей силе, по також и о моей милости! От меня скажите королю, моему брату и сосе-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2