Сибирские огни, 1973, №10
страшась переступить ту невидимую черту, перед которой все прочно и ясно, перед которой еще все может остаться по-прежнему, от которой даже можно с честью и достоинством отступить, ничего не найдя, но ни чего и не потеряв, но за которой уже ничто не может быть ясным, ничто не может быть прочным, за которой уже не все может статься только так, как хочет он, и из-за которой уже невозможно будет отступить с достоинством и честью. За этой чертой его воля стакнется с чужой во лей, удача—с неудачей, победа—с поражением, радость—с горечью, тор жество—с позором, и чей будет верх — предугадать невозможно. Именно здесь, сейчас, ни днем раньше и ни днем позже, он оконча тельно уверится или усомнится в успехе своего дела и в себе самом. Уверившись, он возьмет Полоцк, усомнившись,—вернется в Москву, бро сив войско, как уже не раз делал, потому что везде и во всем мерой ему были только его собственная душа, его собственный ум, его умение, его вера, его твердость, его настойчивость и воля. Все другое и все дру гие были не в счет, и горе было бы тем, кто взял бы Полоцк; вопреки его сомнению, победи оно в нем, но еще большее горе будет всем, если они не возьмут Полоцк, вопреки его уверенности. В этом Басманов не сомневался, но и не страшился этого, ибо твердо верил, что Полоцк бу дет взят. План, задуманный им и принятый царем, удался во всем, но, удайся он даже наполовину, Басманов все равно не усомнился бы в ус пехе, потому что, как и Иван, он больше всего верил самому себе, сво им предчувствиям, своей прозорливости и своей удаче, которая неизмен но сопутствовала ему в его делах и задумах. — Будет он наш!.. — неожиданно для самого себя выговорил вслух Басманов и смущенно покосился по сторонам. Из воевод только один Серебряный взглянул на него, остальные — будто и не слышали... Зато Серебряный своим взглядом выказал ему презрение за всех. Басманова это только подхлестнуло... Он приблизил ся к Ивану, намеренно громко сказал: — Не выстоять им против нашей силы! Довойна для чести токмо поупрямится, а как острог собьем —сам послов пришлет. Иван покосился на него — не то удивленно, не то непонимающе, но промолчал. Басманов заговорил еще уверенней: — Стены острога не новы!.. Довойна про сие ведает! Семь десят ков лет не подновлялись... — За семь десятков дуб под дождем да под солнцем упорней кам ня стал, — сказал ему Бутурлин. — Да шесть рядов продолья! Верх токо стоячий! Нашим, московским способом срублена стена — ведомо тебе сие, воевода? — И что с того? — сдержанно спросил Басманов, глянул не на Бу турлина, а на Ивана. Но Иван не показал своих глаз Басманову, отвер нулся от него, но ухо насторожил — ждал, что ответит Бутурлин. — А то, что наших стен и Тохтамыш не взял, — с досадой ответил Бутурлин. — Уж не тщишься ли ты сказать, воевода, — с каким-то тяжелым спокойствием вдруг вымолвил Иван, — что мы зря пришли под Полоцк? — Не зря, государь... — Бутурлин напряг голос, чтоб скрыть до саду. — Но и шапкой Полоцка не сбить! Довойна — эвон!.. —■Бутур лин кивнул на знамя, вьющееся над полоцким детинцем. — Уверен, что отсидится за стенами, а Басманов тебе его уже головой выдает! С такой спесью не крепость брать, а баб по чуланам мять. — Усомниться — уже наполовину не верить! — бросил Басманов. — Погодь, Басманов!.. — пресек его Иван, стиснув зубы, напряг ши скулы. — Воеводы, поди, також думают, что нам Полоцка споро не забрать? Гы, Шуйский, на совете лише посапывал!.. А ну-ка ответь!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2