Сибирские огни, 1973, №10

не принял, как не принял впоследствии от­ рицательную оценку романа «Угрюм-река», кстати, тоже за то, что в нем «много взято из арсенала авантюрного романа». Иначе сказать, измерять «Тайгу» только по, «зако­ нам» бунинской «Деревни» или по горьков­ ским оценкам вряд ли исторически право­ мерно, несмотря на огромный авторитет М. Горького и блестящие качества повести И. Бунина. В повести «Тайга» Вяч. Шишков высту­ пил уже как зрелый и.самобытный худож­ ник. Впервые у Шишкова сделаны художе­ ственные обобщения столь крупного плана— о русском народе и его месте в ходе исто­ рии, о природе и религии, о социально-исто­ рических перспективах развития России, о революции. Писатель предпринимает дейст­ вительно серьезное и разностороннее изуче­ ние народа, его повседневной жизни, его стремлений и духовных запросов, его веро­ ваний и надежд. Дочитывая повесть, мы убеждаемся, что речь в ней идет не о дерев­ не Кедровка и селе Назимово, не о Сибири даже, а обо всей России. Опираясь на свой богатейший опыт обще­ ния с людьми самых разных социальных групп страны, Вяч. Шишков сознательно не желает следовать за И. Буниным. С первых же страниц повести «Тайга» у Шишкова за­ звучали другие ноты в сравнении с теми, что господствовали в «Деревне» Бунина, Вяч. Шишков напомнил, что русский кре­ стьянин, поселившись в Сибири, мужествен­ но приступил к освоению и покорению тай­ ги и преуспел в этом. «Затрещала тайга, заухала, в спор всту­ пила с человеком: насылала медведей на его жилище, пугала лешими. Но устоял че­ ловек. все перенес, а тайгу все-таки поко­ рил. И там, где к небу вздымались вековые деревья, теперь зелеными коврами легли ве­ селые нивы». Далее пойдут горькие обличительные страницы, совсем в духе Бунина, но без бу­ нинской мягкости, удивительной пластично­ сти, а прямо и резко, в той публицистиче­ ской стилистике, какая особенно заметна в конце произведения и объявлена некоторы­ ми исследователями риторикой: «Так и жи­ ли в равненье и злобствовании, в зависти и злорадстве, жили тупой жизнью зверей, без размышления и протеста, без понятия о добре и зле, без дороги, без мудрствова­ ний, попросту,— жили, чтоб есть, пить, пьянствовать, рожать детей, гореть с вина, морозить себе, по пьяному .делу, руки и но­ ги, вышибать друг другу зубы, мириться и плакать, голодать и ругаться, рассказывать про попов и духовных скверные побасенки и ходить к ним на исповедь, бояться встре­ титься с попом и тащить его на полосу, чтоб бог дал дождя». Вся первая главка отличается устремле­ нием автора преодолеть идеализацию на­ рода, довольно распространенную в русской литературе народнического толка. Однако завершается она, как и началась, сценой другого плана. Из Питера вернулся Спирь- ка-солдат и недвусмысленно заявил: «Не­ тто можно здесь жить... Что я — зверь, что ли?» — и необыкновенными рассказами своими «указал перстом в небо, туда, где зори плавают, где все не так, все не по- здешнему». На этих страницах Россия дважды обернулась к читателю своим от­ нюдь не одним звериным диким ликом. Пе­ ред ним возникал то сильный, смелый чело­ век, покоряющий суровую сибирскую при­ роду, то человек далекого города, который манил и звал в неизведанное. Вяч. Шишков дает в «Тайге» своеобраз­ ный разрез крестьянства, социальный и нравственный, показывает целую галерею характеров и типов, убеждающих нас, что деревня русская не только темная или се­ рая, она многоцветная, вобравшая в себя и дикость бессмысленных преступлений, и валеты нравственного подвига. И все это овеяно задушевной авторской мыслью, сно­ ва противоположной той, какая живет в «Деревне» Бунина. После того, как была доказана невинов­ ность бродяг, последовало такое обобщение: «Стоял перед Устином народ, как перед судьей — без вины преступник. Встала пе­ ред Андреем Русь и ждала от него золотых слов! Но что ж слова!». Здесь все примеча­ тельно— и переход от конкретного собы­ тия, происшедшего в Кедровке, к всеобще­ му, происходившему в России, и «золотые слова», которых нетерпеливо ждал, требо­ вал народ от своих просвещенных предста­ вителей, и подчеркнутая виновность без ви­ ны, и горестное Андреево признание: что ж слова, когда дело необходимо! На вопрос, кто же виноват в столь тяж­ кой судьбе трудового народа России, Вяч. Шишков не спешит с однозначным катего­ рическим ответом. От всеобщей темноты нравы и обычаи сложились грубые — пьян­ ство и драки, и всякая иная скверность. От природы, не всегда ласковой к человеку, то­ же многое зависело: урожай— люди стано­ вятся веселыми и добрыми, неурожай или таежный промысел упал — зло заползало в избы, «туманило всем головы, разъедало сердце и рычащим бешеным псом ложи­ лось у порогов» И тут же создается образ Бородулина, «торгового человека», который «всю округу в кулак зажал» и не без осно­ ваний орет: «Я все могу!». Он никаких бед не испытывает, ни в каких изменениях в де­ ревне не нуждается. Рассказывается также и о том, как умная трудолюбивая, реши­ тельно ни в чем не повинная Анна, пред­ став перед властью, перед урядником, сра­ зу же лишается всех своих человеческих прав. Ее легко могут оскорбить, унизить, могут втоптать в грязь самые светлые и святые ее чувства. И когда она попытается как-то защитить свое человеческое достоин­ ство, ее изобьют, бессмысленно и жестокоз урядник «со всей силы» ударил кулаком в висок, потом пнул ее, беременную, в живот. Эта расправа — одна из, главных причин сумасшествия Анны. А тргостная история жизни бродяги Антона? Источник ее все тот ж е— полнейшее бесправие рядового че­ ловека в российском государстве. «Попал в сеть как перепелка,— жалуется Антон,— а вступиться некому...». Обратился он за помощью к брату, окончившему Духовную академию, так тот сразу же сдал его жан­ дармам. Этот духовный пастырь в городе ничуть не лучше того, что живет и «трудит