Сибирские огни, 1973, №10

Андрея писатель убеждает нас в существо­ вании таких людей? Потому, видимо, что Россия, пережившая позорную русско-япон­ скую войну, революцию 1905 года, реакцию с ее неисчислимыми жертвами, Россия, пе­ реживавшая тройной гнет—дворянства, рус­ ского и иностранного капитала, гнет соци­ альный и национальный, уже выдвинула ты­ сячи таких честных, чистых и порывистых Андреев. Все прогнило, и молодые люди, подчас очертя голову, не внимая «трезвым» словам маловеров и отступников, лезли на эту все еще страшную стену, именуемую са­ модержавием. Теперь мы имеем возможность ознако­ миться с письмами, дневниками, воспомина­ ниями молодых участников революции и гражданской войны и убедиться, что моло­ дежь России буквально бредила революци­ ей, хотя зачастую еще и не знала, что и как следует делать для ее приближения. Ее по­ рывы благородны, слова возвышенны, меч­ ты прекрасны, а дела пока что незначитель­ ны. Эту молодежь кануна революции, охва­ ченную и неохваченную организациями, но уже рвущуюся в бой, добровольно обрекаю­ щую себя на тюрьмы и ссылки, заметил Вяч. Шишков, выразил к ней свое уважение и в полном соответствии с замыслом роман­ тизировал ее,—так беззаветен был ее по­ рыв в будущее Родины! Андрей в повести еще не может, как над­ лежит, втолковать мужикам, Прову, «что ж надо сделать, чтоб в тайге не страшно было жить, чтоб все добро поднять наверх, лю­ дям на пользу», но в сцене пожара он, на­ конец, поймет, в ком сокрыта мятежная си­ ла России, почувствует, что он, хотя и «пес­ чинка на затерявшейся заклятой тропе», ну­ жен грядущему шквалу революции и своей верой в ее очистительный огонь, и своей преданностью кровным интересам народа. «И опять вспомнилась, стала мерещиться ему Русь — Русь могутная, необъятная, мрачная и дикая, как сама тайга. Русь ше­ велилась, шептала, ворочала каменные жер­ нова в его отяжелевшем мозгу. И чудилось Андрею, что уж сизый дым ползет по ней и клубится. Потоки подземного огня клоко­ чут и предостерегающе стучат в просолен­ ные слезами недра. С запада к глубокому востоку, от юга к северу гудит и хлещет по простору шквал. Все в страхе, напряженно ждет, все приникло, приготовилось: вот гря­ дет хозяин жатвы. Р у с ь ! Ве р у й ! Ог ­ н ем о ч и щ а е ш ь с я и о б е л и ш ь с я . В с л е з а х п о т о н е ш ь , но б у д е ш ь в о з н е с е н а». /Подчеркнуто автором.— Н. Я.). О повести «Тайга» написано уже немало и, прежде всего, в монографиях о творчест­ ве писателя: П. Медведева, М. Майзеля, В. Бахметьева, А. Богдановой, И. Изотова и В. Чалмаева. В историях литературы, по­ священных началу века, Вяч. Шишков толь­ ко упоминается, его место в литературном процессе десятых годов никак или почти ни­ как не определяется. Лишь в самое послед­ нее время положение изменилось. В. Трушкин, подробно анализируя повесть в содержательном исследовании «Литера­ турная Сибирь 1900—1917 годов», пишет, что «Тайга», помимо своего важного значе­ ния для развития прозы в Сибири, раскры­ вала перед читателем «такие грани действи­ тельности в специфически сибирском пре­ ломлении, которые не затрагивала обычно большая русская литература, и тем самым раздвигала и расширяла рамки художест­ венного познания России» («Пути и судь­ бы». Иркутск, 1972, стр. 167). Правда, ак­ цента на это «специфически сибирское» в анализе нет, как нет и непосредственного сопоставления повести с «большой русской литературой». Однако же в определении особенностей повести постоянно чувствует­ ся масштабность в подходе к ней. Возра­ жая И. Изотову, обвинявшему Вяч. Шишко­ ва в «надуманном лиризме» и «риторике», В. Трушкин говорит: «Даже торжественно­ приподнятое словечко «грядет» примени­ тельно к революции не было изобретением одного Шишкова. Оно было на устах мно­ гих, в том числе у Маяковского, когда он создавал «Облако в штанах» (там же, стр. 165). Одновременно с В. Трушкиным впервые так широко и доказательно говорит о пове­ сти «Тайга» и о ее месте в развитии рус­ ской литературы предоктябрьской поры Л. Крутикова в статье «Реалистическая проза 1910-х годов». «Три повести, — пишет Л. Крутикова,— «Деревня» Бунина, «Белый скит» Чапыгина и «Тайга» Шишкова — явно выделяются в литературе этого времени по размаху изоб­ ражения России, по глубине исследования народной жизни, по остроте поставленных проблем» (см. сборник «Судьбы русского ре­ ализма начала XX века». Л., 1972, стр. 181). В таком определении повесть Вяч. Шиш­ кова «Тайга» выглядит не простым итогом «сибирскою периода» в творчестве писате­ ля, как чаще всего подчеркивалось в раз­ личных исследованиях, но и входит* в свое­ образный итог развития русского критиче­ ского реализма в канун революции. Анализ прозы — повестей и рассказов десятых го­ дов— у Л. Крутиковой содержателен и ее исходные позиции плодотворны. «Исследование деревни и провинции в го­ ды нового революционного подъема,— спра­ ведливо утверждает Л. Крутикова,— стано­ вилось задачей общенациональной важно­ сти, ибо от жизненных устоев, от уровня сознания и психологии многомилллионных масс зависела даьнейшая судьба России и народа. Эту задачу времени чутко уловил Горький, который после романа «Мать» и пьесы «Враги» стал писать о деревне («Ле­ то») и окуровской Руси». (Там же, стр. 176—177). Соглашаясь с такой формулировкой ос­ новной задачи времени, нельзя, однако, не пожалеть, что при анализе наиболее значи­ тельных произведений этого периода прин­ ципиально важная повесть М. Горького «Лето» все-таки почему-то выпала. Если бы зашел здесь разговор и о повести «Лето», то тогда пришлось бы основательней заго­ ворить о причинах, породивших историче­ ский оптимизм двух авторов — опытного н зрелого Горького и «незрелого таланта» Шишкова, пришлось бы объяснять, почему