Сибирские огни, 1973, №10

останется по-старому, можно с чистой со­ вестью на все нахаркать и умереть». С та­ кой подлинно гражданской страстью ста­ вился вопрос о будущем России. Из этих исторически необходимых социальных пере­ мен исходил Вяч. Шишков, когда завершал свою повесть «Тайга», когда создавал сим­ волическую сцену пожара тайги, когда ри­ совал главных героев повести Прова, Анну, и Андрея как людей, олицетворяющих здо­ ровые, зреющие в самом народе силы стра­ ны. Писатель сознательно выполнял свой гражданский долг перед Родиной, в труд­ ную минуту внушая ищущим людям труда веру в свои творческие созидательные воз­ можности. В дни нападок на М. Горького за его ошибочную статью «Две души» (см. «Ле­ топись», 1915) Вяч. Шишков снова проявил трезвость взгляда и глубокое понимание побудительных причин, заставивших Горь­ кого выступить с такой статьей: «Конечно, удар кулаком —прием слишком энергич­ ный, но он произведен любя: не самоопле- вание, а порыв скальпелем данного ему да­ ра вскрыть нарыв любимой Родины. Ну, ошибся, увлекся, через край хватил. Конеч­ но, можно и должно спорить, выяснять, до­ казывать, но без злорадства, без желания втащить человека на Голгофу, чтоб плевать ему в лицо и бить по голове тростью». Вяч. Шишков был чрезвычайно взволно­ ван происшедшим, но остался непоколеби­ мым как в своем отношении к русскому на­ роду, так и в своей высокой оценке дея­ тельности Горького: «Не напрасно ли он (Е. Чириков— Н. Я.) это затеял, подняв перо на Горького: ведь все-таки Г о р ь- к и й!.. Что же топтать в грязь русскую жемчужину...» (Письмо к В. С. Миролюбо- ву от 28 февраля 1916 г.—Литературный архив. Л., 1960, стр. 248). Из отчетливого понимания насущных за­ дач, стоящих перед русским обществом в пе­ риод тяжелейшей империалистической бой­ ни, чуждой интересам народа, рождались у Вяч. Шишкова романтизированные герои то из крестьян, то из среды политической ссылки. Не связанный непосредственно с социал-демократическим движением, Вяч. Шишков чутко уловил запросы времени, он справедливо полагал, что насущно важным в тот момент могло быть не только ясное определение конкретного пути выхода из тупика, но и убежденное выражение веры в духовные силы народа, способного преодо­ леть, казалось бы, непреодолимое и в самом себе, и в условиях своего существования. Народ — как решающая сила истории — вот что воодушевляло Вяч. Шишкова, ког­ да он рисовал крестьянина Прова из захо­ лустной таежной деревушки Кедровка. Он неграмотен, темен, закабален купцами, при­ нижен ими, непостоянен в своих страстях- желаниях, как и все, верит и в бога, и в леших, усердно молится и недалеко ушел от односельчан-кедровцев, решивших по по­ дозрению в воровстве и уничтожении коров устроить самосуд над бродягами. Но Пров умен и добр, чуток к прекрасному, трудо­ любив и человечен, в нем бродят спящие до поры, энергия и сила. И если он поймет, кто прав, как в случае с безвинными бро­ дягами, если что-то подтолкнет его к дей­ ствию, как подтолкнул его пожар в тайге, преобразится Пров, обнаружит свою несо­ крушимую волю, свою мощь. «Андрей взглянул на него и удивился. Никогда он не чувствовал таким Прова. Он даже отступил от него в сторону, чтоб при­ стальней разглядеть его. Здесь был другой Пров — не тот, что направил при таежной дороге в его грудь ружье, не тот, что пал к его ногам, там, у часовни, и молил его, и ронял слезы. Огромным посивевшим мед­ ведем стоял Пров, грузно придавив землю, — скала какая-то, не человек... Широкий большой мужик каменным истуканом не­ движимо стоял, скрестив руки на груди. Его волосы и бороду чесал ветер, глаза по- прежнему властно грозили пожару: вот-вот нагнется Пров, всадит в землю чугунные свои пальцы и, взодрав толстый пласт, как шкуру с матерого зверя, перевернет вверх корнями всю тайгу». Все преувеличено в Прове и вместе с тем истинно. Он стихиен, как дышащая огнем тайга, стихия которой приобрела в повести особенное значение. Изображения тайги не только смелы и реалистически точны по краскам, но в сопряжении со страстями че­ ловеческими наполнялись еще и лирико-фи­ лософским смыслом, романтизировались, приподнимались до символического звуча­ ния. В этих картинах — огромность, необъ­ ятность России: «Заберись на крышу часо­ венки, посмотри во все стороны — тайга. Взойди на самую высокую сопку, что кро­ ваво-красным обрывом подступила к реч­ к е—тайга, взвейся птицей в небо — тайга. И, кажется, нет ей конца и начала». И радуется писатель, что так неохватна страна, и любуется ею в ясную солнечную погоду, когда душа покойна и светла: «И полилось, заструилось небесное золото, за­ курились хвои, замерцали алмазы ночных рос. Всеми очами уставилась тайга в не­ бо...». Но чуется в ней и темное, тайное, что мглистым туманом охватывает тебя, пугает и грозит: «Вот хозяин поднимается — белые туманы, выплывайте — вот хозяин скоро встанет из мшистого болота... Расстилай­ тесь, белые туманы, расстилайтесь... Чело­ век, не размыкай глаз: хозяин страшный, увидишь — умом тронешься, крепче спи...». Дед Устин - - совесть Кедровки, истинный ее духовный руководитель, наставник и судья. Писатель, конечно, видит его челове­ ческие недостатки, понимает примитивность его христианских проповедей, иногда добро­ душно подтрунивает над ним, но одновре­ менно отдает ему должное, рисуя его по- своему стойким, отважным и решительным, настоящим подвижником. Чтобы вернуть мужиков, задумавших в тайге казнить бро­ дяг, он поджигает свою избу, потом торже­ ственно покидает деревню, уходит в тайгу, так как в лесу со зверями, объявляет он, легче жить, чем с такими людьми, пересту­ пившими христианские заповеди. И смерть его от скорби и от страха за будущее лю­ дей сопровождается таким буйством тайги, что, кажется, и не может быть других слов-