Сибирские огни, 1973, №10

на пути моих скитаний. Светлую память о них я всегда ношу в своем сердце». Ли­ ризм ' этих очерков и рассказов позволяет по-особому воспринимать все написанное Вяч. Шишковым об угнетенных народах Си­ бири. В рассказах «Помолились», «Чуйские были», «Суд скорый», в которых он презре­ нием и ненавистью заклеймил произвол и русских купцов, и господствующего режима в стране, встает перед нами писатель-гума­ нист, писатель-гражданин. В рассказе-эскизе «Первый блин» (1914) высмеивается студентик, напичканный идей­ ками о необходимости «слияния» с народом. «В чем будет заключаться это слияние,— иронически замечает а в т о р , о н путем не знал», тем не менее опростил свою одежду, двинул на станцию и прямо в вагоне решил «слиться». Естественно, ничего, кроме кон­ фуза, у него не вышло из этой затеи. И хо­ тя хорошенькая курсистка, встреча с кото­ рой больше всего волновала студента, объ­ ясняет ему, что судить о народе надо, ког­ да он работает или на досуге песни поет, студент все-таки искренне разочаровался: «Неужели это русская деревня? Весь ва­ гон загадили, вонь стоит, ругань, ребята плачут, пеленки в глаза лезут, иасрамлено, накурено.., а старик при всем честном на­ роде обругал». В рассказе «Краля» (1913) интеллигент, доктор по профессии, претерпел не меньшее разочарование в нравственных качествах народа, чем студент из рассказа «Первый блин». Видимо, не раз ранее убеждал се­ бя доктор — в деревню надо, там он нужен. И когда на постоялом увидел солдатку Ду­ ню, желание творить добро вспыхнуло в нем вновь: «Вот возьмет Дуню-красавицу, каких нет в городе. Привяжет к себе ла­ ской, умом. Привьет ей любовь к знанию и заживет тихой-тихой, здоровой жизнью. Может быть, в деревню уедет. Что ж, раз­ ве таких оказий не бывает? Да, да, в де­ ревню... Понесу туда свет, знание, по­ мощь...» Но как и прежде, его вдруг возникшее стремление послужить народу разбилось от простого соприкосновения с жизнью без прекраснодушных иллюзий. Узнав, что Ду­ ня, побуждаемая грубой силой и безраз­ дельной властью урядника, живет у него на содержании, этот народолюбец сразу ко всему охладел —и к Дуне, и к деревне. Более того, он взроптал: «— Болотина-то, грязь какая. Ай-яй-яй- яй... Бррр! Где тут гармония, красота? Вдруг урядник... и Дуня. Ходячее пузо ка­ кое-то... и алый полевой цветок... Дурак я, слюнтяй, интеллигент, мечтатель, кисель паршивый! Вот кто я...» Не сумел да и не захотел разглядеть он большую драму Дуни, ймешаться в ее судь­ бу. Не замечает он, пекущийся о собствен­ ной чистоте и . собственных удобствах, что в намерениях даром «взять Дуню» к себе, фактически купить ее, он недалеко ушел от грубого урядника и некультурного купчика, постоянно смотрящего вслед Дуне «плото­ ядными маслеными глазами». Во много крат чище, честнее и душевно богаче ока­ залась Дуня в ее порыве как-то освобо­ диться от урядника, от оскорбляющих ее чувства «плотоядных взглядов» разных про­ езжающих, от страха перед новыми уни­ жениями и побоями. В ее объяснении-прось­ бе, в ее мольбе, — тоска по лучшей доле: «—Ах, милый, рассуди: ведь смерть, пря­ мо смерть от него, от лиходея, от урядни- ка-то... Муж бил, вот как бил, житья не было; забрали на войну, обрадовалась — хошь отдохну. Тот черт-то привязался, урядник-то... запугал, загрозился: «убыо!» —кричит,—- а защитить некому — одна. Ну и взял... А все ждала, сколько свечей бого­ родице переставила; вот, думала, найдется человек, вот пожалеет...» Не пожалел, наоборот: «Убирайся ко всем чертям!»— сказал этот образованный, тонко чувствующий, несостоявшийся «на­ родный просветитель», «народный заступ­ ник». Доктор—это интересный тип русской жизни, значительное художественное обоб­ щение, выполненное в мягких, почти в че­ ховских тонах и с непреклонной авторской позицией: этих милых, на сытый желудок добреньких, на досуге либеральствующнх заступников народа пора бы посечь за пол­ ную несостоятельность -Сделать для него что-либо практически. Рассказ «Конный разведчик Бородулин» (1915)—о доблести русского солдата на войне,—и антивоенным его, пожалуй, не назовешь. Но одновременно публикуются рассказы «Сибирский дед», «Перед рассве­ том», «Варин сон», где война осуждается без обиняков и, прежде всего, с точки зре­ ния народных интересов. Даже фантасти­ чески невежественный дед Ермолай из ма­ лоизвестного рассказа «Перед рассветом» осудительно недоумевает: «А как же, к примеру, человек? Чего же ему надо на божьем свете? А ежели и нехватка в чем, так неужели нельзя по-хорошему, без кро­ волитья?» Дед, конечно, и понятия не име­ ет о классовом происхождении войны, он опирается на «здравый смысл» трудового человека, который от империалистической бойни ничего не имеет и иметь не может. Но в тот момент и такой пацифистский под­ ход тысяч Ермолаев имел свою цену, свое значение. «Мильён тыщ» (1915)— горький рассказ о 'жизни завтрашнего рабйчего-грузчика, те­ перь пока что отходника с Волги, прираба­ тывающего то в Новониколаевске, то в Ом­ ске и Барнауле, потому что дома у них «на душу по шесть сажен земельки-то милой»— «вся у помещиков да живоглотов», и при­ ходится ее арендовать у них, а «они, черти, дерут рублей по двадцать пять за десяти- ну-то». В этой грустной и трогательной ис­ тории о том, ка/к артель «крючников» окол­ пачил подрядчик, свой же брат, из мужи­ ков, истории, рассказанной простодушно, с затаенной, сквозь слезы, улыбкой, отрази­ лись важнейшие социальные процессы, про­ исходившие в деревне. Начавшиеся выходы на отруба решительным образом убыстои- ли расслоение деревни, помещичье крупное землевладение заменялось кулацким, начал­ ся интенсивный «выброс» свободных от зем­ ли рабочих рук на поживу подрядчикам и предпринимателям.