Сибирские огни, 1973, №10

чистой душой кочевников; такой большой обидой и горем наделил их русский не­ истовый алчный хищник». И завершая эти маленькие сцены надру­ гательств над честью и совестью челове­ ка, он все-таки воскликнет: «Стой, Чуя, стой!.. Гляди — восход стал розовым... День идет, день идет, ночь кон­ чилась... Еще немного — и твои волны за­ поют иные песни и будут сказывать новые были, светлые и радостные. Да не повто­ рится прошлое, да не затмит оно гряду­ щего дня. Эй, останови, Чуя, гнев свой, не точи яро камни... Милости, Чуя, священ­ ная река, больше милости!» Так творился реализм обличительный, но не безысходный, не бескрылый, по на­ правлению соприкасающийся с реализмом Горького и Серафимовича. В 1912 году Вяч. Шишков, помимо сурово разоблачи­ тельного рассказа «Помолились», опубли­ ковал миниатюры, напоминающие по фор­ ме и стилю его первое произведение «Кедр». И неоднократно после этого, ког­ да писатель обращался к условным фор­ мам—к символике, к аллегории, к сказ­ ке, то есть к абстрактно-обобщенным об­ разам, его обязательно обвиняли в уступ­ ках декадансу, а заодно и в народничест­ ве, в проповеди внеклассового гуманизма, внесоциального милосердия, в мистициз­ ме и еще бог знает в чем. Между тем, ус­ ловная форма в предреволюционные го­ ды шла от вполне законного стремления рас­ ширить формы и средства реализма, и свойственно это было, как известно, не од­ ному Вяч., Шишкову, а хотя бы и Горь­ кому. В миниатюре «Чары весны» говорится не только о пробуждении природы, но и о «пробуждении» человека. На пессими­ стические утверждения — в мире ничего нет, и ты, человек, обречен умереть и сгнить, — то есть на философию разных «смертяшкиных», звучит ответ: «Лжешь! Лжешь! Небо есть, и я его вижу». И ли­ рический герой «сорвал с головы шапку и закричал так громко, что замолкли в ку­ стах соловьи: «Здравствуй, солнце!» В другой миниатюре «Человек из города», по содержанию более сложной, чем «Ча­ ры весны», речь идет о привязанности со­ временного человека к городской жизни, о невозможности преодолеть эту привязан­ ность, как бы ни были прекрасны сами по себе и поля, и леса, и реки. Объяснить это­ го странного влечения герой не может, как не может объяснить свою любовь к земле крестьянин, как не в состоянии разобраться в любви к собственности «толстобрюхий де­ тина», как не может понять свою любовь к неохватному миру старик-бродяга: ему все в нем дорого, он все в нем любит... Иначе сказать, тяга к «огромному, пыль­ ному, загадочному» городу равновелика тя­ ге к жизни с ее «роем впечатлений бы­ тия и радости», и эта тяга-любовь к горо­ ду, противопоказанная правоверным на­ родникам, составляет поэтический пафос миниатюры. «Скала» звучит как легенда о выдаю­ щемся человеке и посвящена Г. Н Пота­ нину ко дню его восьмидесятилетия в 1915 году. Эту легенду-сон некоторые исследо­ ватели тоже относили к символистским произведениям явно народнического тол­ ка. Никто не намерен причислять «Скалу» к значительным произведениям автора, но ведь и символизма в ней нет, это аллего­ рия, в которой, по всем юбилейным кано­ нам, оценивалась всего лишь деятель­ ность того, кому произведение посвящено, и ничего более. В легендарном Аксакале просвечивает биография и характер Пота­ нина, его убеждения, как их понимал ав­ тор. В чем суть этих убеждений? В вер­ ном служении народу: «Аксакал обрек свое сердце и разум на благо народу». Что он проповедовал? -— Любовь к людям, свободу и равенство: «Везде и всюду ве­ щал этот голос о высокой любви, потому что где почиет любовь божия, там все рав­ ны, все братья во свободе». Чему он учил? «...Будь сталью, если хочешь быть мо­ лотом, чтобы ковать свою жизнь», «...Если не научился требовать, то не все бери, что дают, а только то, что ко благу». А что ко благу? «Свет, истина, понимание жизни». В конкретных условиях того нелегкого времени такая позиция ведь тоже достойна глубочайшего уважения. Однако с каким бы пиететом ни относился автор к Акса- калу-Потанину, скрыть пассивный харак­ тер его программы он не может и не хо­ чет. На вопрос разноплеменной толпы, чем жить, что делать, когда мало земли. Акса­ кал, вздохнув, ответил: «— Ждите до вре­ мени... Вот придет на землю правда... Тог­ да все будет так, как надо». О том, что Потанин ожидал народную революцию, понимал ее неизбежность, сви­ детельствует сам же Вяч. Шишков. В авто­ биографии он писал.о том времени: «Я ездил... осенью (1916 года — Н. Я.) ненадолго в Томск. Г. Н. Потанин физиче­ ски одряхлел, но душевные силы были те же. Поблескивая плохо видевшими голу­ быми глазами, расспрашивал меня: «Ну, как настроение столицы, как война, како­ во настроение рабочих, крестьян, солдат, не попахивает ли революцией? А револю­ ция неизбежна...» Так знать Потанина и в то же время пи­ сать, что он якобы живое воплощение пра­ вильности народнических идей о решаю­ щей роли в ходе истории «передовых про­ свещенных людей», вряд ли возможно, да Вяч. Шишков и не писал ничего подобного. К произведениям такого плана, как «Ска­ ла», следует, пожалуй, отнести и блестя­ щий рассказ «Колдовской цветок» (1915), отличающийся от «Скалы» лишь тем, что обрамлена легенда здесь удивительными по емкости деталями повседневного быта при­ таежного крестьянина-сибиряка. Обстоя­ тельства, при которых дядя Изот расска­ зывает своему спутнику о событиях, при­ ключившихся с его отцом Терентием, вы­ писаны тщательно и вполне реально, ле­ генда же фантастична, а по языку и сти­ лю необыкновенно живописна и красочна. Изот, сам полный веры в чистую и не­ чистую силу, рассказывает о поисках чу­ десного цветка, который позволил бы чело