Сибирские огни, 1973, №9

силий, в такие годы только-только из-под отцовской руки вышел, а сей, погляньте, бояре, власть свою уж распростер от татар до немцев. Кто еще из князей московских был так яр и упорен?... Так вот мое слово, боя­ ре и воеводы,—чуть возвысил голос Челяднин. В глазах у него, глубоко под зрачками, затлелся смех.— Сей кубок я пыо за царя!.. Ибо, пусть он даже одержим и бесовской страстью, все одно он нам всем не чета! Ны­ не, в веке идущем, нет на Руси иного, опричь него, кто так крепко упра­ вился б властью! — Благодеяния творят славу царю небесному и царю земному, —- медленно, как будто вычитывая откуда-то, выговорил Патрикий. — Пить за царя?!. — удивился до возмущения Пронский. — Как ты можешь пить за него, когда за сторожи взят Бельский?.. Когда согнан на Соловки Воротынский?.. Князь Курлятев, с женой и детьми, в монастырскую келью заточен! А сам ты — какой только день раз- опален?! —- Не за того пыо я, по воле которого согнан на Соловки Воро­ тынский! Не за того, который гнобит в темнице Бельского!.. Я пью за того, кто погнобил татар и немцев!.. Кто добыл Казань и Астрахань, Феллин, Дерпт, Нарву и добудет Полоцк! Воеводы стали разъезжаться с пира, не добыв и до пятого ку­ шанья, хотя на всех прежних княжеских пирах досиживали до пос­ леднего — до похлебки. Лишь только обнесли жареными карасями в грибах и стер­ ляжьим студнем с печеным луком, вылез из-за стола и откланялся Морозов. Лицо его лоснилось — не столько от жары, сколько от стыд­ ливой испарины. Стыдно было воеводе показывать свою трусость... Хоть и пил он вместе с Челядниным за царя, и речей крамольных не говорил, но лучше быть подальше от греха. Как все обернется —поди узнай! Сам-то он доносить не собирался, и в мыслях такого не дер­ жал, но за других — где порука?! Чужая душа — потемки. Донесли же на Серебряного... А ежели царь прознает про нынешние речи, ни­ кому не минется — ни говорунам, ни слухцам. Ему и подавно защиты не у кого искать. Кто за него вступится, да еще перед царем? За Шуйского все именитые встанут, вся дума заропщет... Да и царь — гневлив и крут,-— а с разбором: на исконных, на Рюриковичей, лишь замахивается, а головы летят у таких, как он... Нет уж, — своя рого­ жа чужой рожи дороже! Вслед за Морозовым поднялся Щенятев. Во весь вечер ни слова не вымолвил он, и только один виночерпий замечал его за столом. Щенятев всегда был молчуном, но когда его обделяли местом, как се­ годня царь — в Разрядной избе, тогда он молчал, как Иисус Христос на голгофе. Все знали за ним эту странность, но за труса его никто не знал. Бесстрашие Щенятева было ведомо всем, и всем было в за­ висть: кому в добрую, кому в худую... Доброй завистью он не тешил­ ся, от худой не страдал, ибо и самым злым его завистникам нечем бы­ ло его оскорбить или высмеять: он не боялся ни смерти в бою, ни царя в миру, ни всех своих злых завистников и врагов. Оттого-то и царь его не миловал... Нынче всем без мест по полкам велел стоять, а ему и полка не поручил — Горенскому отдал, который по любому разряду ему не в версту, — да еще и место указал. Удивились воеводы, когда увидели, что Щенятев откланялся князю Владимиру. Удивление быстро сменилось тревогой. Раз уж у Щеняте­ ва не хватило духу, значит, зарвались, наворотили такого, о чем и вспом­ нить будет страшно. — Ишь...— засмеялся Шуйский.— Пошел на конюшню с конем це­ ловаться.