Сибирские огни, 1973, №9
ней капли,— так же, как испил свою горькую чашу наш дорогой под- ружник! Владимир встал, поднял чашу. Лицо его, горевшее от вина и от ж а ра, полнившего горницу, стало совсем рдяным. Коротко подстриженная борода и голубой становый кафтан из рытого бархата очень моло дили его. — Здравье боярину! — сказал он торжественно и чокнулся с Челяд- ниным. — Здравье! — в один голос повторили бояре и дружно всосались в свои чаши. Челяднин только пригубил... Пронский переглянулся с князем Вла димиром: он, должно быть, уже успел кое-что порассказать князю о пер вой встрече с Челядниным и теперь только ждал доказательств своим рассказам. За боярским столом виночерпий опять наполнил чаши. Тяжело под нялся Шуйский. Он уже был изрядно пьян, и наполненная с краями ча ша расплескивалась в его руках. — Нынче мне с боярином... и словом не довелось перемолвиться... при первой встрече,— не то с укором, не то с сожалением пробурчал он и ухватил чашу другой рукой, чтобы совсем не расплескать ее. — Сие оттого, князь,— квохтал умиленно сидящий напротив Шуй ского Толстой,— что у тебя ни для царя, ни для бога лишних слов не припасено. — То верно!..— приклонил голову Шуйский.— Для бога у меня — молитва, для царя уклон... Боярину, однако, сыщу слово. По-княжьему слову испили мы заздравную чашу!.. Сию же, бояре и воеводы, осушим за то, чтобы горькая чаша, испитая нашим подружником, не истяготи- ла бы его горьким похмельем! Прежнего зрю тебя, боярин, и за прежне го пью сию чашу! Челяднин опять лишь пригубил свой кубок, но не дождался, как должно по обычаю,— троекратного величания, встал и невесело начал говорить в ответ: — Отрадно мне ваше почтенье, бояре!.. И честь, что ты, князь, удо сужился мне оказать,—тоже в радость и в гордость мне!.. Вельми ра достно зреть мне всех вас после долгого невиданья!.. И вам всем, гляжу, також в радость сие вольготное гостивство. Так пошто же, бояре и воево ды, мрачить и мою и вашу радость недобрыми поминаньями?! Старое минулось, оно за плечами, новое — перед очами! — Нет, не минулось старое, добр боярин,— проговорил Пронский.— Ужли минулся ты? Ужли минулся я ?.. Князь Горбатый? Воротынский? Курлятев? Ужли минулась Русь, где искони в силе и славе обреталися наши предки?! — Укорительны слова твои, Пронский, и пошто направляешь ты их в меня? Неужто царская опала должна вечно лежать на мне, дабы в те бе не учиняло тревогу попрание исконных устоев? Перейми ее на себя и утешься! — Не благорассудны вы, бояре, — тихо промолвил Патрикий. — Пыха1 и зазрения — губители ваши. От них все напасти... ■— О душах бы наших молился, чем обличать!.. — досадливо ки нул Патрикию Пронский. — О душах ваших молюсь непрестанно... Бога прошу совокупить вас. Есмь бо премудрая истина: в густом былии коса вязнет, и вязана в веник лоза не ломится. — Сие верно! — буркнул Пронский. Патрикий скорбно вздохнул и кротко опустил веки. Князь Вла димир выжидающе смотрел на Челяднина. • П ы х а — гордость, чванство.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2