Сибирские огни, 1973, №9

стрельницы, наметает сугробы под самые бойницы, а по Тверской, со сте­ пи, через растворенные городские ворота, рвется встречный ветрище. Сшибаются ветры, закручивают неистовую завирюху — кажется, вот-вот земля скрутится свитком. На звонницах глухо погудывают раскачиваемые ветром колокола. Они то затихают, то, с новым порывом ветра, сильней напрягают свой гуд, — тогда чудится, что это жалобно и надрывно стонет под снегом земля. Но уж если выдастся погожий денек — без завирюхи и без снегопа­ да,—Москва разбередится чуть свет. Всполошится люд: кто куда, кто за чем... Идут пешком, едут верхом, в санях, на телегах... Все торопят­ ся, всем к спеху... На Кузнецком мосту, как всегда, давка и ругань. Пол- Москвы ходит и ездит через этот мост: все Занеглименье, весь Малый по­ сад, Дмитровка, Петровка, Швацкая слобода, Кудельная... С Тверской и с Никитской тянутся к мосту купеческие обозы, идущие из Твери и из Новгорода, а мост худ — бревна настила будто плавают на воде — и узок: лишь-лишь, в самый притык, разминуться возам. Замешкается какой-ни­ будь возница или лошадь споткнется, смыкнет на сторону, и заторится проезд. Крик такой учиняется,— будто орда татарская подвалила к го­ роду. Виновный непременно схлопочет кнутовищем под бочину иль по загривку, и ладно, если стерпит еще, не даст сдачи. Тогда разведутся по-быстрому: добро, есть на ком зло сгонять. А не стерпит, ответит — такая буча поднимется: страшно смотреть. Кто — кого, и кто — чем!.. Бежит тогда мостовой за стрельцами. Разводят, растаскивают стрельцы драчунов, но, бывает, и стрельцам не унять разбушевавшихся ретивцев. Распояшется слободская братия — в злобе и своей головы не жалко... В канун масленицы, всю сыропустную седмицу, на подворье Хворос- тининых гурбились ряженые: и приходящие — с соседних дворов и улиц, и свои — челядные... Посреди двора нарядили масленицу — саже­ ни в две высотой и толстую з три обхвата. Вместо головы — поставлен­ ная торчмя большущая братина с нарисованными на ней глазами, носом и ртом; изо рта язык — красный боярский сапог; один глаз к носу, дру­ гой — враскос, под бровь, наведенную сажей. Хохочет медная брати­ на — впрямь как нахальная бабья рожа. Ожерелье на масленице из березовых чурок, рубаха полстяна — по подолу мережки из пряников и калачей. Вместо грудей — два кувшина, из которых тонкими струйками бьет вино, и боярский виночерпий, спря­ тавшийся с бочками под широкой рубахой масленицы, все время попол­ няет их. Только подставь рот и пей! Блины — в сметане, как в чистом снегу, и в масле, и в меду — прямо с огня,— горой на деревянных подно­ сах... Слуги несут и несут их, будто где-то в подклетях у боярина рассте­ лена скатерть-самобранка. Сам боярин сидел на крыльце, укутанный в шубы, на голове высо­ кая, рыжего меха шапка, похожая издали на горку медовых блинов... Боярин широк, гяжел и так же потешен и несуразен в своем облачении, как и масленица, палящая из-под черной брови свой глумливый глаз. Всю неделю просидел так боярин: ни слова не сказал, ни головой не пошевелил, только глаза его все время светились, как две маленькие плошки, завистливо и печально следя за шалым разгулом на своем под­ ворье. Сыновья его тоже всю неделю молча и неподвижно простояли за его спиной. Никому ничего не возбранялось в эту неделю на боярском подво­ рье — каждый мог вытворять все, что ему заблагорассудится, и чем бес­ стыдней и неутолимей буйствовали ряженые, тем ярче блестели глаза боярина. — Испола-а-ти, болярин! — вопили самые хмельные и самые вое-