Сибирские огни, 1973, №9

И не просто рассказывает— повторяю, творит легенду. Легенду о том, как поэт Фердуси решил заработать на приданое до­ чери. Кедрин творит легенду, сказку, подчиня­ ясь ее обязательным правилам. Он —гус­ ляр, сказитель, а это значит, что у него под рукой целый набор устойчивых формул, ко­ торые давно уже стали общими местами сказки и без которых немыслима ее поэти­ ка, ее существование. Ведь вот как начинается «Приданое»: «В тростниках просохли кочки, зацвели каштаны в Тусе. Плачет розовая дочка бла­ городного Фердуси...». И вот — через несколько строф: «В тростниках размокли кочки, отцвели каштаны в Тусе, и опять стучится дочка к благородному Фердуси...». И — еще через несколько строф: «Через год просохли кочки, зацвели каш­ таны в Тусе, и опять стучится дочка к тер­ пеливому Фердуси...». Кажется, что стихотворение — почти не двигается с места. Автор словно нарочно возвращается к одним и тем же образам, о которых даже говорит одними и теми же словами. Вот — опять: «В тростниках размокли кочки, отцвели каштаны в Тусе. Вновь стучится злая дочка к одряхлевшему Фердуси...» И — наконец: «В тростниках просохли кочки, зацвели каштаны в Тусе. Кличет сгорбленную дочку добродетельный Фердуси...». Но как резко меняются при этом эпи­ теты. «Розовая» — то есть цветущая, юная доч­ ка на протяжении короткого повествования становится сперва «злой», а потом и во­ все — «сгорбленной». И Фердуси — «благородный», «терпели­ вый», «одряхлевший»,.. «Жизнь прошла», — горько говорит об этом дочка. Оказывается, что эти тростниковые «коч­ ки» и «каштаны» не только не задерживали повествования, а, наоборот, помогали ему прокручиваться с невероятной быстротой. И понятно —почему Ведь они здесь — та же сказочная формула «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», помогающая сказителю опускать большие периоды времени, проскакивать их и оста­ навливаться только на том, что имеет непо­ средственное отношение к рассказываемой истории. Кедринское стихотворение мчится, словно подгоняемое нетерпеливым желанием дочки Фердуси заиметь, наконец, приданое и вый­ ти замуж. Кстати, сама эта дочка показывает, как далеко ушел Кедрин от первоисточника. Там не было никакой дочери. И почти не было бытовых подробностей. И это понятно. Ведь в центре внимания Гейне — конфликт гордого поэта с шахом. Гордого! То есть такого, который не ста­ нет жаловаться на злосчастную свою судь­ бу, на бедность. Он и не жалуется. Это Анзари — «шаха любимец» — говорит о бедственном положе­ нии поэта. Он говорит об этом, когда шах, насладив­ шись, наконец, замечательными стихами Фирдуси и осознав его величие («великий певец» — это собственные слова шаха), по­ интересовался, где же Фирдуси? Что он де­ лает? Вот здесь и говорит Анзари: «Там в го­ родке своем маленьком, в Тусе, ходит за ма­ леньким садом Фирдуси». Причем—оцените качество перевода Л. Мея! — каким бесконечно малым в пере­ даче Анзари должен быть сад, которым кор­ мится великий поэт: он —маленький в ма­ леньком городке, то есть меньше малого, совсем ничтожен. Это единственная бытовая подробность в стихотворении Гейне. И го он а—скорее, мотив, позволяющий шаху особенно рас­ каяться в содеянном, захотеть загладить свою вину перед Фирдуси и спешить ее за­ гладить. «Скорей, Анзари!» — подгоняет шах, ре­ шивший шедро вознаградить nosia. И не просто даже вознаградить, но и чуть ли не просить у Фирдуси прощенья: «В Туе поез­ жай ты и с этим добром, там пред поэтом ударишь челом. Именем шаха...». У Кедрина уже само название стихотво­ рения— «Приданое» указывает на быт. Он вводит в повествование дочку, вводит соседей, чрезвычайно тем самым одомашни­ вая своего героя. И не его одного, но и, скажем, самого шаха. Шах в стихотворении появляется всего только один раз. И вот в каком виде: Посреди придворны х бли зки х Ш ах сидел в своем серале. С ним леж али одалиски, И скопцы ем у играли. Шах глядел, к ак пляш ут три ста Юных дев, и бровью двигал. Конечно, этот шах даже и не напоминает того, о котором гейневский Фирдуси сказал: «Величав, душой высок — редкий мог бы с ним сравниться». Он еше и гак оказал 9 шахе: «Правды гордый муж. блеснул, словно солнце, он над нами, сжег огнистыми лучами душу мне...» Да, шах у Гейне —«солнце», обжигающее «огнистыми лучами». Поэтому даже такая бытовая вешь, как деньги, применительна к нему озарена сиянием: «Шах гоманы прини­ мает и дарует — золотые». Бог с кем вступает в конфликт Фирдуси. А у Кедрина? Его шах размягчен и разнежен. Он — а домашней обстановке, такой знакомей п» быту восточных сказок: «Одалиски», «скоп­ цы», юные пляшущие девы. Даже то, что дев этих— «триста» — то­ же, вероятно, не случайность. Ведь «три» — это, как я уже говорил, приме-та сказки, ее типичная цифра (три загадки, тридевять зе­ мель. тридесятое царство, тридцать лет и три года и т. п.). А главная ее примета здесь — это укруп­ ненный и обобщенный быт, который сказка, легенда всегда обобщает и укрупняет. Кедрину вообще свойственна эта «леген-