Сибирские огни, 1973, №9

ющий у него саму возможность творить. Причем в этом смысле быт в «Коне» да­ же еще страшнее, чем в «Зодчих». Если в «Зодчих» Грозный хотя бы пони­ мал значение искусства — недаром ведь он приказывал сложить не какую-нибудь ря­ довую церковь, но такую, чтобы «была бла­ голепней заморских», то есть выражал же­ лание самоутвердиться за счет творчества, то в «Коне» отношение верховной власти к искусству совсем другое. Царь Федор, заказывая Коню «строить Белый город — кольцо из стен вокруг Москвы», тут же спешит оговориться, пока­ зывая, как мало значит для него его же собственный заказ: «Я б и не строил ту ог­ раду: расходы, знаешь... то да се... да Борька говорит, что надо». «Борька» — это Борис Годунов. То есть для Федора искусство Коня не имеет никакой ценности с самого начала. И до конца. Ведь вот как оценил царь уже построенный Конем Белый город: «И подешевле и похуже — а все стояла б. все —■стена!» Естественно, чго при этом сам Конь ни во что не ставится. «Конечно: много ль смыслит плотник? Мужик — и вся тут не­ долга!» — говорит о нем Федор, уже од­ ним этим «конечно» показывая, что для него такое отношение к Коню — вещь са­ ма собой разумеющаяся. Вот почему даже для того, чтобы заказать Коню строительст­ во, его не просто привели — приволокли к царю: «Был приставами Конь за ворог приведен в Кремль». Ну, а раз это так, то ни о какой твор­ ческой свободе и говорить всерьез не при­ ходится. Ее-то пресекали, так сказать, на корню. Недаром Коня выпороли, когда он затеял перестройку уже построенной им же самим башни, то есть проявил недо­ вольство собой — такое обычное для ху­ дожника свойство. Но трагедия Коня — даже еще глубже. Иначе он остался бы во «фряжской стра­ не», где его ценили. Причем ценили не ка­ кие-нибудь малосведущие люди, а знато­ ки, художники, среди которых сам великий зодчий Барбарини. Нет, как раз там, вдали от родины, он с особенной остротой осознал, что значит она для него: Порою, взор его тум аня Слезой непрош еной во сне. Ему к у р н ая снилась баня. С орока на кривой сосне. И будто он походкой валкой П роходит в рощ у по дрова. А там зим а сидит за прялкой И сы п лет снег из рукава. Не случайно родина вставала в этих снах перед Конем в такой,сказочной образности. Да, они, эти сны на чужбине, запечатлева­ ли его кровное душевное родство со своей страной, с ее природой, с ее искусством (в данном случае — с фольклором, то есть с искусством народа). Жить на чужбине оказалось для Коня делом невозможным. А на родине невозможно было зани­ маться творчеством. Не давали. Точнее, дали построить Белый город. И Конь построил его. Но ценой таких чело­ веческих унижений, что он не выдержал, запил, оскорбил царя, после чего ни о ка­ ком, конечно, творчестве и речи быть не могло: царь оскорблений не прощал. И не простил. В конце поэмы — перед нами нищий, грязный, пьяный человек, ко­ торый хриплым голосом рекомендуется: — Иван, не помнящий родства! Этими словами, какими откликались обычно в старину бродяги, заканчивается поэма Кедрина. И, наверное, Кедрин так кончил поэму не только для того, чтобы сообщить, что Конь занялся бродяжничеством. Ведь что такое было «родство» для Ко­ ня, с кем его, связывали родственные узы? С родиной, с ее искусством. Тех «безвестных владимирских зодчих» ослепили, то есть лишили света. Коня лиши­ ли «родства» и, значит, тоже убили в нем художника. И тоже не сумели победить. Потому что осталось его искусство. Остались виллы, дворцы, соборы, построенные им во «фряж­ ской стране», остался Белый город. Он сам, Конь, остался в этих постройках. Остался, как сказал Кедрин,— «безыменен и велик». И зодчие, построившие храм Покрова, то­ же — «безвестные». Это подчеркивание не случайно. Не труд­ но угадать, какую мысль вкладывает в эти слова Кедрин. Впрочем, и угадывать не нужно. В стихотворении «Пирамида» некий пут­ ник (а на самом деле, конечно, сам поэт) обратится к древнему царю Сезострису, надеявшемуся трудами тысяч рабов увеко­ вечить себя и свое царствование в могучей пирамиде. И скаж ет: — Царь! Забы ты в сонме п рочих Твои дела И помы слы твои. Но вечен труд Твоих безвестны х зодчих. Трудолюбивы х, Словно м уравьи! Вечен труд Коня. Вечен труд строителей Василия Блаженного. Потому, что вечен гений народа. Кедрин потому и подчеркивает «безымян- ность» Коня и «безвестность» зодчих, что для него это — растворение в народе, в его творческой мощи, которая неисчерпа­ ема. И скромность для него — не только нравственный, но и эстетический принцип, воплотившийся в самом его художествен­ ном мышлении. У Кедрина даже Рембрандт, настолько поначалу потрясший горожан Амстердама,, что они, как сказано об этом в пьесе, были «готовы записать его в гении»,— даже ве­ ликий Рембрандт словно бы нарочно все делает Для того, чтобы умереть в нищете и безвестности.