Сибирские огни, 1973, №9

ее, расслышать сквозь грохот «слово», сох­ ранить все связи, которые хочет порвать война. Иной раз Кедрин скажет с некоторой даже торжественностью: «октав железный гром». Однако — что для него куда естест­ веннее — и признается: «Но что за уши мне даны? Оглохший в громе этих схва­ ток, из всей симфонии войны я слышу только плач солдаток». Конечно, в этом вовсе нет признания в собственном бессилии. Кедрин говорит о том, что его особенно волнует, что особен­ но отравляет сейчас ему жизнь. « У женщин бескровные лица, в глазах у них горе и страх» — вот что он видит прежде всего, вот почему он чутко слышит плач солдаток. И детский плач: «В убежище плакал ре­ бенок, и был нестерпимо высок, и был раз­ дирающе звонок подземный его голосок». Это нестерпимо самому Кедрину. Это у не­ го рвется на части душа, отзываясь на раз­ дирающим голос ребенка. Нет, он пишет и другие стихи. Напри­ мер, такие: «Из друзей, ушедших в эту осень, не один простился с головой,— но ос­ тановили двадцать восемь вражеские тан­ ки под Москвой. Нас босыми по снегу во­ дили на допрос и пытку из тюрьмы... Все равно: враги не победили! В этой битве победили мы!» Он, действительно, так чувствовал и пи­ сал, как чувствовал. Но свое, кедринское, выразил все-таки не здесь. И не так. Объяснюсь: многие поэты (и Кедрин в их числе) стремились во время войны быть универсальными, писали все, что работало на победу, приближало ее. И они сделали свое дело. Их стихи сыграли свою положи­ тельную роль. Но, конечно, не все из то­ го, что тогда было написано, осталось в поэзии сегодня. И если, скажем, Суркову удались и «Смелого пуля боится», и «Зем­ лянка», то удачи Кедрина — на другой по­ этической волне, нежели «Землянка». Ему, признанному медицинской комис­ сией негодным (недаром он в «Поединке» так переживал из-за своего нездоровья, из-за своих, как он сердито шутил, «телес­ ных немощей»), после многочисленных просьб, хлопот и заявлений удалось, нако­ нец, в 1943 году выехать на фронт. Он ви­ дел войну. Видел ее разной. Но в лучших своих стихах он увидел ее так, как это бы­ ло свойственно именно ему, Кедрину. На фронте он написал стихотворение о «любимце третьей эскадрильи — пушис­ том одноухом коте», живущем вместе с бойцами в землянке: «Снаружи ветер глухо воет, в окошке не видать ни зги... А кот потрется головою о фронтовые сапоги, и просветлеет взгляд комэска, исчезнет складочка у рта. Как по­ лон золотого блеска давно забьыый взгляд кота!» Это — сопереживание. Сопереживание трудной солдатской доли. Даже случайно попавший в землянку кот (подумаешь, важность!) возвращает комэска к самому себе, к дому, к семье. Люди и на войне остаются людьми; больше того, особенно остро сознают, как это прек­ расно — быть людьми, любить свой дом, Жену, детей... Потому и смотрит комэск на кота «просветленно». Потому у него сейчас даже «складочка у рта» исчезла. Вот как легко ему дышится! Да, Кедрину не удавались стихи не его, не кедринского, пафоса. И в лучших сво­ их военных стихах он все тот же — застен­ чивый и деликатный. Но и все тот же — неуступчивый, держащийся с внутренним достоинством, непримиримый к злу человек. Война заставляла его особенно выра­ жать свою непримиримость. И он выражал ее. Он так и озаглавил одно из своих сти­ хотворений — «Нет!». Впрочем, на первый взгляд, неброские приметы русского пейзажа* увиденные Кед­ риным, как-то даже не соответствуют уве­ ренно-яростному заглавию: Вон та н едалекая рощ а. Вся в гн ездах кри кли вы х грачей, И холм этот, каш кой заросш ий... Как вдруг: Уж если не наш он, так чей? И эти грачи, и холм, и кашка (не розы, не сирень, даже не васильки,— цветок выб­ ран самый малоприметный) осознаны как р о д и н а . Как малые, но неотъемлемые ее приметы. Неотъемлемые — в самом бук­ вальном, самом кровном смысле слова — то, что нельзя отнять у нас, то, чего мы не позволим отнять. «Так чей?» — в этом крике, словно бы внезапно родившемся из тихого, почти бес­ страстного перечисления примет родного пейзажа, звучит: не уступлю! Не отдам! Закрою своим телом! Вот главная тема военных стихов Кед­ рина. Вот что заставляет его с небывалой, быть может, до этого страстностью реаги­ ровать на все, что связано с понятием «ро­ дина». Все, что Кедрин любил, все, чем доро­ жил,— природа, искусство, русская исто­ рия — в эти дни призывается им на по­ мощь. На помощь стране и на помощь са­ мому себе, давая духовную поддержку, придавая сил. Даже в самые трудные дни. Год тысяча девятьсот сорок первый. Кед­ рин пишет стихотворение, в заглавии кото­ рого — эта суровая цифра. И в стихах воз­ никают давно отошедшие, но оказавшиеся такими нужными и близкими сейчас тени... нет, не тени, живые русские люди. Новосел, заколачивающий первый гвоздь в первый московский сруб. Ратник Дмитрия Донско­ го. Охотник Ермака. Дворовый, вставший против Бонапарта. Декабрист. Колодник... Множество русских людей, строивших и от­ стаивавших свою землю, страдавших ради нее. Год тысяча девятьсот сорок второй. Еще один тяжелейший год войны. И Кедрин пи­ шет стихотворение с таким «невоенным» названием — «Красота»: Эти горды е лбы вннчианских мадонн Я встречал не однаж ды у русски х крестьян ок, У р язан ски х молодок, согбенны х трудом. На току м олотящ их снопы спозаранок.