Сибирские огни, 1973, №9

Глаза Ивана полыхнули холодным огнем при этих словах Басмано­ ва, но он сдержался, ни слова не сказал ему и даже отвернулся от него совсем, чтоб не показывать ему своих чувств. — Ежли отец постыл, а отчизна — мачеха, токо убогая душа станет им служить! Ибо такой душе не нужна ни честь, ни доблесть, ни все иное!.. Она сыта крохами со стола можных и радуется лишь благово­ лению к ней! У меня не такая душа, государь, а в сословии своем я пасынок!.. И возрос я не в лесу, а на опушке... На отшибе! И тех жир­ ных соков, на коих выпестовались мои сословцы, я не хватил. И к сча­ стью! Ибо данное мне богом не обросло тугой корой и мхом, не закос­ нело, питаясь жирными соками, от которых все тучнеет и тупеет. Лег­ ко взростать и подниматься в гуще: хоть медленно, но верно! Трудно — на опушке: и дровосек налегке срубит, и буря свалит! Но кто взрос на опушке, государь, тот смел и стоек, хоть с виду, порой, и неказист. Так и я, государь!.. Всему научен, а многому получше от других!.. Но что с того? Я неказист!.. Я непородист!.. И будь я хоть десяти пядей во лбу, мне путь один, как всякой неказистой деревине, возросшей на опушке,— на дрова и в печь. А ежели и не угожу в печь, то достою до дряхлости и подломлюсь!.. Без пользы, без славы!.. А те, кто прям и высок, — за одно лишь сие обретают и славу, и честь, и доблесть! Но я тоже хочу чести и славы, понеже достоин ее не менее других!.. А от кого — и бо­ лее! За заслуги свои хочу я чести, и токмо за заслуги! У нас же издрев­ ле стоят на том, что у малых больших заслуг не бывает! Но паче того, большие у малых их ум обирают, на себя пристяжают их ловкость и де­ ло любое полезное и все за свое выдают! А малых в застении держат! Я ж не желаю быть в застении из-за малой породы своей! За то и пы­ лаю я ненавистью на тех, которые стяжают все блага породой и знат­ ностью, а ума и на вершок не имеют! — И к кому ж ты тщишься приткнуться со своей ненавистью? — спросил Иван, чуть скосившись на Басманова.— Уж не ко мне ли? — К тебе, государь! — Басманов растерянно и выжидающе смолк. Говорить ему больше было нечего — он все сказал. Ему оставалось толь­ ко ждать — ждать, замерев, и с таким ощущением, что его будто нет совсем, что он исчез, весь перейдя в этого, сидящего рядом с ним, чело­ века и растворясь в нем, как соль растворяется в воде. Захочет этот че­ ловек — выпустит его из себя, вернет ему душу, снова вдохнет в нее си­ лу, желания, стремления, не захочет — он так и останется в нем, и этот человек даже не почувствует, что вобрал в себя и похоронил в себе еще одну — какую уже?! — человеческую жизнь. — Стоек и умен?!.— не оборачиваясь, будто не Басманову, а само­ му себе или кому-то другому, невидимому, раздумчиво сказал Иван и прищурился, словно хотел увидеть этого невидимого в зеленоватом мра­ ке, осевшем плотным слоем в дальнем углу гридницы.—Ум уму — рознь. Адашев тоже умен был, и за ум я его любил и миловал! Породы он похитрей твоей был... Тоже, как ты, злостью на именитых пылал и то­ же славу и честь у них оттягать тщился! Я ему власть дал, а он ее про­ тив меня направил! Власть ослепляет человека: глупого — быстрей, ум­ ного _ медленней, но одинаково и тот, и тот непременно полезут на­ пролом, не видя и не хотя видеть округ себя никого и ничего. Ты не го­ ворил мне, что хочешь власти, но все, чего ты хочешь: доблести, чести, славы — без власти недостижимо! Чтоб проявить себя —достаточно ли ловкого ума? Сам рёк — большие себе все пристяжают, утянут, обведут, породу выпнут наперед! Без силы и власти вечно прозябать тебе в зас­ тении! А власть и силу тебе могу дать лишь я,— и дам!.. Понеже вол­ ков — собаками травят! — Иван резко повернулся к Басманову, глаза его быстро-быстро забегали по его лицу.— Разумеешь меня?.. Собака-