Сибирские огни, 1973, №8

ной семье первонайденных леммингов, стоило издать им писк смертной опасности, как из всех других гнезд, из всех норок, углов и щелей кину­ лись наутек остальные — здесь сущие. Запестревшим живым ручейком, громоздясь друг на друга, теснясь и подпрыгивая, ознобляясь от ужаса, цвиркая и вереща, потекла эта куцая рать — песцов корм — к спаситель­ ному просвету дверей. А Хозяюшка, что Хозяюшка?.. Глазам было труд­ но следить, поспевать за гибкой, пружинистой прытью ее, словно бы заряженного, сверхскоростного продольного тельца. Вот просияла, как молнийка, в длинном летучем прыжке, вот извернулась восьмеркой, ко­ лечком, зигзагом в тройном боевом повороте, вот зажглась она белой свечой, вспыхнув на миг в изголовии нар, вот прочертилась падучею звездочкой в угол избушки. Семьи леммингов в неописуемом страхе бегут и бегут. Их действительно здесь, в теплом сене, — оно же и корм — ока­ залось «до дури». На Луке Емельяныче, а верней, на померкшей его голове, шевелился, вживую, седой хохолок. В глазах заискрило всем спектром, запели оркестры в ушах... — С ку... с курдючком,— успел констатировать он, после чего погру­ зился в глубокий и длительный обморок. «Откуда байки берутся?» — слушая про стряпню, близнецов и мед­ ведя, с тайным смешком, задавал сам себе полупраздный вопрос ревизор. ...На столе, из сосновых протесанных жердочек, ради Нового года, прикрытых помятой газетой, стоят две зажженных свечи. Дымит свежим паром, сваренная из хваленых «страшенных» ершей, соковая уха. Пар да свечи взнесли этот стол под две маленьких придомашненных радуги. Из транзистора льется тихая-тихая межпланетная музыка. На планете «Избушка» открыто вино, вытерты пластмассовые бокальчики, два по­ жилых человека, собеседуя, смотрят на стрелки часов. У охотоведа в коленях жирует-питается ласка. Не для песцовой приманки, а для нее, для Хозяюшки, наломал Сивоконь с рыбьих туло­ вищ прокопченных душистых головок. — Не помню, где я читал... Читал, что у древних еще египтян была эта самая ласка любимым домашним животным. Вместо кошки жила во дворцах у цариц,— ведет пересказ Сивоконь. Тень мгновенной задумчивости навещает лицо Емельяныча. Временами зверок привстает на задние лапки, потешно и мило сме­ щает принюшливый носик, усы и, удостоверившись в чем-то своем, опять припадает к головке. — Лю-ю-юбит копченую,— гладит зверька Сивоконь. Лука Емельяныч внимательно, пристально рассматривает и изучает свою охранительницу, миловзорку-Хозяюшку. Гибкое, длинное, тонкое тельце, способное, как говорит Сивоконь, сквозь царицыны перстни про­ тиснуться. Вся она, от кончика черного носа и по самое шильце хвоста, не сияет — горит белизной. Снежинкою против чистого, сильного солнца. Коротенькие, но пружинисто-сильные ножки. Коготки... «Покажи свои зубоньки, Ласа? —дает имя ей умиленный Лука Емельяныч.— Вот бы с кем по ревизиям ездить»,— подавляет он тайный, едва народившийся вздох. Зазвенели и отсчитали двенадцать часов колокола Кремлевских курантов. На планете «Избушка» приподнялись ввысь два пластмассо­ вых, всклень налитых, бокальчика. Осетриный процент жира,— наполнял консервные банки горячей ухой Сивоконь. Так откуда же байки берутся?.. За малым оконцем, за дверью скрипучей, в сполохах полярного