Сибирские огни, 1973, №8

На истошные вопли с задов огорода — дедушка с бабушкой; мыш­ ка, ясное дело, сомлела; младоотрок же досиня закусил себе дерзкий к ветчинке язык. Язык через несколько дней пришел в норму, а испуг... Бабушка и угольками на наговорной воде, и расплавленным воском, на тройной наговорной воде, его изгоняла, да беспомощны, попусту бабки­ ны чары, коли в самые ребрышки, в сам тонкий хребетик тот страх окаянный вмозжился. После этого происшествия стоило в разговоре упомянуть кому- нибудь, ненароком, имя злосчастной зверушки, как, в ту же секунду, по плечам его пробегала непроизвольная дрожь, учащалось дыхание, кожа вновь, прежней памятью, осязала жесткое и нестерпимое прикоснове­ ние мышьих крошечных коготков. Так вот — вдоль всей биографии. Потому ревизор возил с собой боевых котов в качестве личных тело­ хранителей. Двоих, по старости и выслуге лет, под отопительную бата­ рею списал, а с Одуванчиком, в цвете лет, сами знаете... ...Широко по северным побережьям, от жилья к жилью, от жулья к жулью, распространился ободряющий слух, что ревизор без кота круглый нуль. Из-за угла пыльным мешком ударенный. И если, во бла- гоздравии, ни крестом, ни пестом от него не отринешься, если сам госу­ дарь-коньяк и государыня-«лапа» беспомощны — цель в кота. Бей кота — в том спасение твое. Дело верное, отрепетированное. Поэтому, когда вывез Лука Емельяныч запасного «материкового» трехшерст­ ного Тимофеюшку, которого соблюдал и берег теперь пуще глаза, затеяло жулье злую гибель и этому. Носил его ревизор за пазухой крытого своего полушубка. Одна лишь головка трехшерстная дышит близ пуговок. Но хочешь не хочешь, а надо же и на снег его по временам отпускать. Тут, как раз, морозы трескучие, лютые навалились. Подослало жулье навстречу Луке Емельянычу свою агентуру —■ мастерицу по меховым дефицитным изделиям. Прошва-баба, игла1 Уследила момент, когда кот из-за пазухи спущен был на снега, и заго­ лосила, как резаная, на весь прилегающий к торгу массив: — Охтимнешеньки! Каки изверги в свете живут?! Бедна кысонька!.. Нешто мыслимо — босиком да в такой мороз? Баба кинулась на Луку: — Нелюдь ты, нелюдь! Три рубля на обувку кысоньки не находит­ ся?! У нее же мяготь на лапоньках, подушечки, в леденец сведет... Как всегда, на скандальчик собрались зеваки. Лука Емельяныч ис­ пуган был, покраснел, засмущался, посадил Тимофея обратно за пазуху. Мастерица по меховым дефицитным изделиям не успокоилась. Так и сыплет, так и катит: — На живодерне надо родиться! Кровь скотскую пить с таким сердцем! Три рублишечки человек жадует?.. Кот ли, кошка? — за ус Тимофея потрогала. — Коош... То есть — кот. — Да я бы ему таки модельны обуточки из оленьего лапного меху смастырила — королевичем бы по снегам ступал. Ревизор вынул три рубля. Прошло два дня — приобут был кот. Нечто вроде расшитых узор­ чатых чулок сочинила ему мастерица. Короле-е-евич! Картиночка! — ворковала лукавая баба. Вскоре вышли гулять. Нюхнет Тимофей лапу левую, нюхнет правую, нюхнет заднюю и переднюю... Дичью пахнут. Олениной. Нельзя ли кото- рым-ниоудь обутком позавтракать? Попытался освободиться от одного: