Сибирские огни, 1973, №8

— За ум почитаем тебя. — Коль баба я, какой у меня ум?! — Англицкая королевна — також баба, а государством своим вон како правит! — Королевна у всяких там философов уму-разуму научалась, — вмешался чуть-чуть поостывший Темрюк. Кувшин снова очутился меж его ног; кинжал свой он оставил, но глазищи его все еще багровели, налитые кровью. — А Марья, знамо тебе, средь гор возросла! Кабарда наша — вся в них, в горах... — Про королевну изрек на то, что баба бабе — рознь. Анастасия — все по монастырям ездила, молилась, бога умилостивляла. Ан не дал он ей жизни... Померла... — Слыхала, ядом ее упоили?!. — Может, и ядом,— спокойно ответил Юрьев.— Доподлинно сне неизвестно. Свечи оплыли, стали короче... Свет не доставал уже до потолка, и оттуда посвисли густые лохмы теней; окна пугающе поблескивали черным. Марья глухим, сдавленным голосом проговорила: — Страшно... Враги кругом! Яду подсыпят... Змею подпустят... Страшно! — Страхом врагов не укротишь! — обронил Темрюк. Марья смолчала. Темрюк отставил в сторону кувшин, вытянул ноги — почти лег на полу,— стал неотрывно смотреть в блестящую черноту окон. Юрьев задумался. Вспомнил он. с какой мучительностью уступал Иван Анастасьиной добродетели. Озлоблялся, мрачнел, но уступал: не хотел раздоров в своей семье, не хотел, чюб еще и жена затаила на него недовольство. Не раз пытался Юрьев уговорить Анастасыо — не лезть со своей бабьей жалостью в Ивановы дела, да где там! — и слушать не хотела. До самой смерти связывала Ивану руки своей благодетельностью и, умирая, просила его не быть злым и несправедливым. Обещал он ей — умирающей, но выполнить своего обещания не мог. Быть добрым и спра­ ведливым— значило отказаться от всего, что задумал он, что хотел сделать и утвердить своей волей и властью. А задумал он много... Видел Юрьев, как широко замахнулся он,— порешительней деда и отца взял власть. Теперь Иван был волен в своих намерениях и поступках. Пи один из них, как бы жесток и безрассуден он ни был, не вызвал бы в Марье осуждения или несогласия. Юрьев почувствовал на себе взгляд, поднял глаза: Марья упорно смотрела на него, словно ждала чего-то. — Шепни царю — верными людьми пусть окружит себя,— сказал Юрьев, твердо глядя в ее глаза,— Не родовитыми, не богатыми, чтоб окромя благополучия царского не было у них иной заооты. — Слушать меня ли станет? — Станет. Люба ты ему. На ложе возлежишь с ним, тогда и шепни. — Пощто же сам не шепнешь? — ехидно пробурчал Темрюк. _Молод ты, княжич,—Юрьев даже глазом не повел на Темрюка. Смотрел на Марью — улыбчато, с хитрецой. Темрюк ждал, что еще скажет он. Знал Темрюк за собой грешки и боялся, что Юрьев, знавший все обо всех, начнет сейчас перед Марьей ворошить и выказывать все его проделки, а та не посмотрит, что он ей брат родной,— обо всем царю доложит, грамоту составит и с ним же самим к царю пошлет.