Сибирские огни, 1973, №8

ступ. С третьего раза забрали город; на радостях даже в плен не бра­ ли литовцев. А князь Василий еще и деньгами одарил их, и отпустил с миром. Помнит Шереметьев то далекое время, тот поход — он был са­ мым первым большим походом в его жизни. Потом было множество других походов: против поляков, литовцев, татар, черемисов, ливонцев, шведов... Теперь и не счесть уже, во скольких он перебыл за эти пятьде- сяц лет! Воспоминания о Смоленске опять вернули его к мыслям о брате, «Эх, Никита, Никита! Я тот город своей кровью добыл, чтоб ты мог в нем сидеть припеваючи! И пошто ты такую норовость ядришь? Пошто на рожон напяливаешься?» Шереметьев зашвырнул обрывок знамени в сердцах подальше в угол, отряхнул руки. «Может, еще минется? — подумал он с надеждой,- Неужто царь не разберет, что с жиру он?! Кабы злым умыслом' — не стал бы присылать эпистолии!» Знает Шереметьев, отчего Никита в Москву рвется: чтоб пировать да с соколами по урочищам мотаться, — еще цыганок на ярмарках во­ ровать. В Смоленске много не напируешь, по 'ярмаркам не наездишь: сиди за стенами и жди — пойдет на тебя литовец или не пойдет... Он может пойти завтра, может и через год, — а ты сиди, жди!.. Пройдя узким коридором, забранным по стенам дубовыми доска­ ми в брусье, Шереметьев очутился у погреба. Тяжелой, глубокой сы­ ростью, холодом и выпрелой горечью разило от этого темного зева. Уж(_ лет десять никто не спускался туда — с тех самых пор, как за новы« царским дворцом выстроили другой припасный двор. Шереметьев приблизился, заглянул. Затхлая стужа свела ему нозд­ ри. Сквозь незаглушенные отдушины в подвал пробивался тусклы! свет — казалось, что все подземелье наполнено прозрачной, сизой пле­ сенью. Чуть выделялись светом гребни ступеней: на одной из них в рас­ плывчатом, сером пятне света Шереметьев заметил какой-то неболь­ шой, шевелящийся комок — не то собака, не то человек... — Эй, — крикнул он вниз. — Кто там? — И ступил на черные, рас­ ползшиеся под его ногой гнилые ступени. «Нет, не псина!.. Рыкнула бы!..» — Кто здеся? — шепотом повторил Шереметьев. Комок не шевелился уже, но Шереметьев стал теперь различать в нем голову, маленькое туловище... «Господи!» — колотилось сердце у боярина, но он настойчиво сползал вниз, держась руками за скользкие доски. — Ба-а!!! — выдохнул Шереметьев, встретившись с большими, черными глазами, в упор смотревшими на него. — Царевич?! Федор Ианыч! Ты ли се, мальчона? Круглые, немигающие глаза Федора с ужасом смотрели на Шере метьева. Шереметьев притронулся к нему — Федор не шевельнулся.. — Остынешь здеся, Федор Ианыч! Пошто уховался в погреб?! Няньки, поди, с ног сбились!.. А ты — подумать токо!.. Шереметьев глянул на его руки. -— Чего у тебя там?.. — Померла, — слабым голосом сказал царевич и поднял на ладо нях, под самое лицо Шереметьева, дохлую крысу. — О, господи! — отшатнулся Шереметьев. — Кинь! — Померла... Федор прижал крысу к груди, жалобно посмотрел на Шереметьева. — Кинь! — строго сказал Шереметьев. Федор непонимающе смотрел на Шереметьева, из глаз у него вы катились слезы. Шереметьев брезгливо ударил его по рукам — крыс: