Сибирские огни, 1973, №8

отбросил в угол сломавшуюся розгу, с неохотой опустил голову. Мужик на лавке продолжал материться. — Угомонись ты, — сказал ему Махоня и проворно отстегнул ре­ мешки, державшие мужика на лавке. Мужик тяжело поднялся, глухо сказал соцкому: — Зверюга!.. На воевод он не обратил никакого внимания. Со стонами и охами стал надевать на себя одежду, ненавистно поглядывая на соцкого и осы­ пая его проклятиями. — Чем винил? — спросил мужика Басманов. — Не винил, воевода.. — Пошто ж сечен? — А чтоб знал наших! — Врешь, поди? — А пошто мне врать? На лавке-то уж отлежал! Кабы винил, три дюжины схлопотал бы! А так — одну! — Ну ступай! — сказал ему Басманов. Разговаривая с мужиком, Басманов все время пристально смотрел на стоящего возле лавки соцкого. Басманов видел, как он в сердцах от­ бросил розгу и злобно сверкнул своим страшным глазом. Не то страх, не то отвращение шевельнулось в душе у Басманова... Никогда еще не доводилось ему видеть в человеке такой мрачности и яростной, тупой злобы. Сойдись с ним Басманов один на один где-нибудь в укромном месте, не стал бы он зацеплять его, обошел бы, но сейчас у него даже дыхание перехватило от желания затронуть его, растравить его злобу и ярость... — Чей ты соцкий? — спросил он сурово. — Нарядного головы Еремея Пойлова. — Какой знак на лбу? — Два креста. — Матерый! — протянул Басманов и переглянулся с Горенским. — За что ж так тебя приговорили? — спросил с интересом Горен- ский. — Голове в зубы съездил. — Небось не вкушал еще плеток?! —■сказал угрозливо Басма­ нов. — А ну-ка, Махоня, попотчуй его! Да от меня добавь полдюжины, дабы знал длину рукам своим. Соцкий спокойно, неторопливо скинул кафтан, рубаху, поудобней улегся на лавке... Ни доли страха не выдавалось в нем, будто не под плети ложился, а на лавку в парной, потомиться, понежиться... Махоня старался угодить воеводам. Плетьшвистела и с протяжным щелком прилипала к спине соцкого. Соцкий молчал. Ни звуком не вы­ дал своей ужасной муки. У Горенского даже под мышками взмокло от невероятного напря­ жения, с которым он смотрел на это жуткое истязание. Оболенский то­ же побледнел и с каждым ударом плети все сильней и сильней втягивал голову в плечи. Да и сам Басманов уже не рад был, что повелел Махоне добавить плетей. Он готов был остановить Махоню, но сдержал себя, не желая показывать перед простыми ратниками свою жалостливость. Соцкий лежал без звука, без движения... Даже когда плеть впива­ лась ему в спину, ни один мускул не сжимался на ней. Если бы не страшный, кровавый глаз, следящий искоса за взлетом плети, можно бы­ ло подумать, что он мертвый. Махоня, стараясь показать свое уменье, последние удары делал с оттяжкой, резко забирая впивающуюся в спину плеть на себя, и рвал кожу. Соцкий вытерпел и это. Когда изморенный Махоня отступил от него, а копейник окатил его водой и дрожащими руками отпустил ре