Сибирские огни, 1973, №8

но,—только пошло из одного конца в другой легко, как вздох, оторопе­ ло-радостное: — Царь!.. Умолкли в лесу топоры, утихли пилы, замерли на месте возы и сани, а те, что были на дороге, съехали на обочину, в рыхлый, глубокий снег: лошади по брюхо, возницы по пояс — как истуканы, вбитые до половины в землю... Тяжелая тишина распласталась над всем этим громадным, оцепе­ невшим скопищем людей; даже вороний гвалт заглушила она. С того места, где стояло войско, ударила пушка — оттуда раньше за­ метили царя,— и тут же впереди на дороге заклубилась снежная за­ мять... Два десятка всадников на рысях промчались по опустевшей дороге, разворотив копытами укатанный наст. Донеслось протяжное ура — вой­ ско встречало царя. Иван въехал через раствор — и тут же взвились знамена, привет­ ствуя его: в самом центре тяжело заколыхалось большое царское знамя с нерукотворным Спасом, рядом с ним — удельное знамя князя Владими­ ра Старицкого с Иисусом Навином, останавливающим солнце. Затрепе­ тали казацкие бунчуки, поднятые на длинных пиках, воеводы обнажили мечи и сабли, громко заиграли сурны. Иван медленно поехал вдоль строя. Позади него, придерживая разго­ ряченных коней, ехали воеводы. На первом месте князь Владимир, в тя­ желом шлеме с золоченым тульем и длинными, торчащими широко в сто­ роны наушами, из-под которых свисала на плечи густая, мелкоколетча- тая бармица, тяжелое нагрудное зерцало тоже отблескивало золотом... На князе был узкий парчовый кафтан, подбитый куньим мехом, высокие сапоги красной кожи, обшитые по голенищу парчой, в руках легкий, зо лотой шестопер с витой, наборной рукоятью. Тяжелый, кованый щит, копье и меч везли оруженосцы, держа своих коней за крупом его вороно го жеребца; за оруженосцами — вся княжеская свита, все на вороных, дорогих доспехах.. После ехали большие воеводы — Басманов, Серебряный, Горенский. Ехали конь в конь, стремя в стремя: никто из них не имел над другим прав, у всех в руках были одинаковые, серебряные шестоперы, но Басма нов ехал на старшем месте —1 посередине. Серебряный и Горенский, не сговариваясь, уступили ему это место по доброй воле, зная царское бла­ говоление к нему. Горенский был доволен и этому — ему еще не доводи лось ходить в больших воеводах... При Воротынском, Курбском, Шере метьеве ему бы не знать такой чести—в дворовых стоял бы... Нынче же с серебряным шестопером, перед войском!.. Такой чести он ждал мно го лет и радовался, и гордился втайне, хоть и знал, что в Великих Луках царь переберет места: в Великих Луках дожидались Шуйский со Щеня- тевым, а те и по роду, и по заслугам не могли быть ниже его. Серебряный чуял радость Горенского и думал со злостью: «Радует ся княжич чужому месту!.. Бросили собаке кость!». Басманов ехал угрюмый, погруженный в свои мысли. Серебряный изредка бросал на него быстрый взгляд, стараясь не выдать своего любо пытства и беспокойства. А беспокойство у князя было... И не потому, что хмурился Басманов — он и в добрые времена редко бывал благодуш ным: таков уж был этот человек — хитрый, затаенный, всегда себе на уме... Родовитостью он не отличался,— Басмановы и в думе редко сиде ли,— оттого и льнул он к царю, приспешничал, царской милостью ста рался возвыситься над другими. Во всяком деле Басманов всегда дер жался царской стороны, потому его побаивались, а то и просто ненавиде ли, и ни в какие думные дела, особенно — противные царю, не допускали.