Сибирские огни, 1973, №8

нодушно. Курбский, ожидавший другого, как-то разом сник, будто в нем лопнула та самая жила, на которой держались его дерзость и бесстра­ шие. Две тени замерли на стене: маленькая, расплывчатая, казалось, еле- еле державшаяся на гладкой стене, и большущая, бесформенная, как глыба, широко расходившаяся к полу и заполнявшая собой весь низ кельи. Курбский смотрел на эти тени, наполненный страхом и презираю­ щий себя за этот страх: у него к лопаткам текла приторная ознобь. Ни­ каких мыслей, никакого желания — только одна эта стынувшая в горле наледь. — Все монахам пишешь, — глухо, но беззлобно сказал Иван и ото­ шел. Он стоял рядом с маленькой, вжавшейся в стену, тенью Курбско­ го— громадный, сильный, грозный, и стоило бы ему только пошевелить­ ся, только повести рукой, и маленькая тень исчезла бы...— Душеспасите- ли твои...— Он злобно усмехнулся.— Не больно ль мы им доверяемся?! Злохитрством юродивым проникают они в наши души и вьют там гнезда змеиные. Нам, сильным от дедов наших, не пристало, князь, чернцам ду­ ши свои вверять. Лишь бог один и спаситель наш, и судья наш. Курбский тихо проговорил: — Они в непрестанных молитвах о душах наших. Все благолепное в мире оном — от них, государь. — Чую, чую дух афонского мудреца,— не то с издевкой, не то с за ­ вистью сказал Иван.— За то я тебя и люблю!.. Знаю думы твои, князь, душу твою знаю... Однако люблю. За ум твой! Может, и за то, что духом с тобой мы едины.— Он сел, откинул полы шубы, уперся рукой в колено и сумрачно выговорил все, что думал:— Ты вот жалуешься на меня мо­ нахам, о нерадении державы и кривине суда пишешь, а я к тебе, как хо­ лоп, с любовью пришел... Я, царь, которому ты крест целовал, пришел тебя просить, чтоб ты крестоцелование свое не преступал, чтоб верным мне остался... Понеже и ты в недруги уйдешь, кто еще останется? Голос Ивана, грудной, надрывный, как приглушенный стон, запол­ нял всю келью, и не исчезал, не растворялся, а все скапливался, сгуща­ ясь и тяжелея, как туча в грозу, и чем больше говорил Иван, тем беспри­ ютней становилось на душе у Курбского... Он чувствовал себя чужим в этих стенах, и все окружающее тоже казалось ему чужим, словно не Иван пришел к нему в дом, а он к Ивану... Иконы, книги, свитки, оружие, ковры — все, что всегда радовало глаз князя, что с любовью и старанием было собрано им, вдруг стало ненавистным и никчемным. Уют, тишина, покой — были навсегда разрушены, и князь с отчаяньем начал сознавать, что никогда уже в этом доме он не найдет той свободы и того радостного одиночества, которые всегда обретал в этих стенах. А Иван говорил и говорил, настырно и зло, совсем не как царь, а как простой мужик, и все в нем было мужичье: и большие волосатые ру­ ки, и кудлатая, неряшливая бороденка, и голос, и глаза, лупатые, выпу­ ченные, как у торгаша с торгового ряда, только злость была — царская. Она была с ним всегда, эта его злость, даже когда он пребывал в благо­ душном настроении. — Чую, богом послано мне Русь возвеличить и всем ее недругам во­ здать по заслугам! — Иван встал, отступил к стене... Он словно боялся пустоты за своей спиной.— Ради сего святого дела никого не пощажу — себя також! Ты супротив пойдешь — и тебя!.. Но лучше сему не быть! Хочу тебя другом иметь, как прежде!.. — Я холоп твой,— стараясь не выдать дрожи голоса, ответил Курб­ ский.— Дружба твоя мне в милость! — К холопам царь не идет самолично... И милость моя тебе не в честь! Не искал ты ее на задворках! — Царская милость всегда в честь! А немилость — в беду!