Сибирские огни, 1973, №8

— Тяжелы были роды,— проговорил агитатор и, смеясь, добавил: — Если с каждым приходилось бы столько возиться, разорилось бы госу­ дарство. Он свернул вчетверо заявление и положил его во внутренний карман. ^ Старик следил, как исчезает бумага, заверенная его подписью. Ему было страшновато, но изменить что-либо было уже нельзя. Глубокий стон вырвался из его груди: — Ой, сынок, сынок. Легко вам, а каково мне! Агитатор беспокойно заерзал. Он старался поймать взгляд хозяй­ ки,— хорошо было бы вывести старика из мрачного состояния, не дай бог еще грусть повлияет на его мозги,— но тетя Эржи, съежившись, си­ дела на табуретке, закрывая лицо ладонью. Теперь уже две несчастные души маялись в доме... Гомбаш отдал бы все, чтобы скорее очутиться под просторным сво­ бодным небом, чтобы кто-нибудь высвободил его отсюда. Бежать, бе­ жать из этого дома, где пахнет покойником, вдыхать в легкие свежий воздух, петь, плясать, кувыркаться под сверкающими звездами и лико­ вать, пусть люди и друзья думают что хотят. Напился? Боже мой, все бывает с людьми. Внезапно его взгляд упал на старика. Из широко раскрытых, непод­ вижно застывших глаз Темпе катились слезы. Блестящие капли быстро бежали друг за другом, не собираясь на подбородке, а продолжая ка­ титься, исчезали в белом воротнике рубашки. Гомбаш испугался. Ничего хорошего из этого не выйдет. Он хотел было открыть рот, но губы стари­ ка болезненно подернулись, и стон вырвался из них, глухо замирая, будто исходя из бочки. Гомбаш подумал, что тот хочет что-то сказать, но не угадал. Это была песня. Были у меня волы, с острыми красивыми рогами, Шерсть у них была белее утреннего снега. Когда весною я шел за плугом, Звонко в небе пел жаворонок. Нет больше у меня волов е острыми красивыми рогами, Хозяйство мое разбазарено. Голос Темпе усиливался, последние строки он уже не пел, а кри­ чал во все горло. Но и этого ему было мало, он вновь и вновь повторял, что хозяйство разбазарено, ударяя себя по лбу, как сумасшедший. И тогда Гомбаш вышел из себя. С красным от ярости лицом он вско­ чил с дивана и стукнул кулаком по столу. — Вот ваши волы, черт бы побрал их! — Гомбаш швырнул заявле­ ние на стол, бросился к пальто и выбежал из дому. Едва он успел дойти до ворот, как его затошнило. Ухватившись за планки ограды, Гомбаш вздрагивал, мучился. Странный был сегодняш­ ний день. Вместе с вином в его жизнь влилось бессильное горе этого особенного, больного мира. Эта деревня — склеп, один большой склеп, усталые старики слоняются по ней, говорят о прошлом и о смерти, при­ жимая к сердцу потускневшие воспоминания о молодости, и всеми сила­ ми загораживают дорогу в будущее. Освободившись, Гомбаш начал трезветь. Теперь во всем он обвинял только себя. Отвратительно вел себя, вместо того чтобы заглушить грусть старика, он издевался над ним. Хотя он молод и нервы у него в порядке, но все-таки ударил по столу, по столу тех людей, которые на­ поили и накормили его. Подумай только, Йожеф Гомбаш, какое трудное дело менять свою жизнь в шестьдесят два года, причем так менять, что­ бы это изменение являлось твоей внутренней потребностью. Человек та-