Сибирские огни, 1973, №7

Тут главно — верный взять прицел. Напоминай, когда забуду, чтоб я с подмогой подоспел. 3 На партах полета ручонок, алтайским солнцем копченных, лютым морозом жженных, бураном степным луженных. На партах полста ручонок тихо лежат — не дышат. Потоньше чуть у девчонок, потолще чуть у мальчишек. За месяц узнала всех их. — Так. Леонтий Просеков! Молча глядит, ледово. — Просеков Леонтий! — Чо вы! — Может быть, даже встанешь! По классу пополз смешок. Взгляд тяжелый, как камень. Поднялся. — Ну, чо ишшо! — О чем я здесь говорила! — Ну, Челкаш и Гаврила, босяк и, значит, хозяин, вместе, значит, нельзя им. Хозяин, он все в хозяйство, чтоб дом, анбары, скотина, а чо Челкашу богатство, фурнет его все едино. Чо таким голодранцам — им бы водки нажраться! Им не пахать, не сеять, им объедать Расею... Лицо как будто размыло мутной водой свинцовой. Сквозь него проступило другое лицо — отцово. Зло нависли надбровья над темной бугристой кожей. Неужто судьба сыновья будет с отцовской схожа! Таежным вырастет зверем. Не верю, Ленька! Не верю! Нынче кулацкой песне стало на свете тесно. 4 Все мне кажется — строчки транжирю впустую, по чужой дозировке рифмую рецепт. Даже вот о тебе с завитушками что-то рисую,