Сибирские огни, 1973, №7

деревни старой знатоков. Ах, той иконной, той исконной, где все уставы от земли, где встретят вежливым поклоном колодезные журавли. Ах, той здоровой, той кондовой, где кислый квас да черемша, где даже — слышно, как коровы жуют уютно, не спеша. Ах, той привольной, той раздольной, где вслед помашут ветряки, и шапки пышные собольи с почтеньем снимут мужики. Со знатоками я не спорю, ну, кто же знает больше их! ...Деревня давних лет. По взгорью дворы, дворы в снегах седых. Плетни, плетни, горбаты, жидки, крестовый дом с резным коньком... — Бери, учительша, пожитки, вон сельсовет, дойдешь пешком. Не мешкай, девка, будь как дома, — возница хитро щурит глаз. — Селись, где хошь! Вон в тех хоромах у нас чесотка, да трахома, за речкой сифилис у нас... 2 Я не бывал в том сельсовете, не видел местных тех властей, но я могу представить эти две комнатушки без затей. Все знаю — едкий дым махорки, промерзших окон синий свет, в шкафу картонных папок горки, иконы снятой темный след. Бачок и глиняную чашку, у печки крылышко в золе, чернильницу-непроливашку на председательском столе. А долгий разговор за чаем! Он тоже не порос быльем. — Давно я контру примечаю, — стучит Терехин костылем. — Пужает! Сифилис, болезни, ишшо брюшняк находит, тиф. Все выметем метлой железной, собраться только б в коллектив. Припевки эти нам знакомы, слыхали их не стороной. Он сам больной. И не трахомой, контрреволюцией больной. А в школе, девка, ты орудуй.