Сибирские огни, 1973, №7
на, спрятал лицо в большой воротник тулупа. В маленькую щелочку для глаз он видел розоватый снег. Снег да еле отличимые от него стволы берез, бежавшие вдоль зимника. Уже почти год Данила работал со Степаном — то ездил по дрова, то по сено — и никак не мог привыкнуть к своему напарнику. В этом тридцатилетием мужике, отце троих детей, жила какая-то непонятная, ломкая злость на всех и вся. Лет восемнадцати Степан уходил из де ревни, или сбегал, как говорили земляки. Где-то по северным стройкам искал судьбу. Но вернулся — тяжело заболел отец, и мать вызвала сына письмом. Схоронив умершего родителя своего, Степан больше никуда не поехал, осел на отцовском подворье и, женившись, стал хо зяином: подкатил подруб и перебрал верх у дома, шифером перекрыл его. Пошли дети, все погодки. Степан закончил курсы и стал трактори стом. Но из дальних странствий, как в кармане таракана, привез он зло — пристрастие к вину. Правда, работал он хорошо, но уж когда до рюмки дорывался — держись! Года полтора назад, по пьяной лавочке, Степан свалился вместе с трактором в заброшенную силосную трап- шею. Цел остался, но от удара что-то с легкими приключилось. Пова лялся в больнице, ничего, сдюжил. Только, когда на работу выписали, управляющий к трактору не допустил. Послали на конюшню. Тогда-то и вовсе зазлобился Степан. Как-то жарким июньским полднем, нагрузив возы дровами, прилег ли они передохнуть в тени. До кружения в голове пахло цветами и тра вами, жужжали осы. Степан, раскинув руки, лежал на спине с полузак рытыми глазами, наслаждаясь блаженным отдыхом. Совсем близко трудившаяся на цветах оса зажужжала особенно громко, и этот моно тонный звук вырвался из сонной, одурманивающей тишины ясно и от четливо. — Зараза... и тут спокойно не дадут полежать. — Степан резко взмахнул руками, сел на траву. — Ты вот что, Степша...— заговорил Данила, боясь неосторожным словом обидеть напарника. — Уж больно ты... горячий, от самой малой искры загораешься. Так в жизни негоже... Степан прижмурил правый глаз —Даниле хорошо был знаком этот хищный прижмур, не суливший ничего доброго. — Тю-ю, ты что, в праведники хошь устроиться, учишь-то меня? Так вы, Данила Глебович, маловато кашки скушали, хоть и старше ме ня почти вдвое. Показалась заломка — березка с желтыми, необлетевшими листья ми— сверток к стогам, на лягу. С возами измучились. Когда набросали по первому, сунулись было к дороге. Рядом совсем, шагов полсотни, а попробуй, доберись. Копи вязли в снежище по брюхо и останавливались, пройдя шагов пять. Сте пан лупцевал своего Карьку кнутом, но тот только вздрагивал, от каж дого удара напрягался и тоскливо глядел на своего хозяина. — Твою мать... Скотина! Его хлесть, а он: «Слезь!»—Степан вотк нул кнутовище в снег и полез в карман за кисетом. — Скотина разве виновата? — потянулся за куревом и Данила.— Конь теперь на затычку не годен. Только про него и помнят, как на свадьбу или в гости ехать... От будыльев не вот-то ноги потянешь: один
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2