Сибирские огни, 1973, №7

тами дышат теперь в такт моему дыханию, как будто я стал казахом». И, вместе с тем, в своей эпопее М. Ауэ- зов обращался, конечно, прежде всего к своему народу, помогал ему заново, с сегодняшних позиций, осмыслить свое прошлое, чтобы лучше оценить настоящее и наметить точную дорогу к будущему. В «Пути Абая» нет никакой идеализации прошлого, оно изображено трагическими красками, трагичен и образ самого Абая, гения, с болью понимающего, что светоч знания, который он держит в руке, способен лишь на несколько шагов вокруг рассеять тьму безлунной ночи. Но автор эпопеи разрывает герметизм прошлого казахского народа, он включает свой народ в общее поступательное движение человечества, ищет и находит в его характере те черты, что должны ускорить это движение, анализирует их, любуется ими. И трагизм романа в исторической перспективе обретает силу жизнеут- верждения. Потому что, как свидетельствует А. Нурпеисов, «для нас, казахов, он больше, чем писатель, ибо так велико его место в нашем национальном самосознании и духовном возрождении, что творчество его выходит за пределы его огромной чисто литературной деятельности». А ведь девяносто листов эпопеи об Абае — это лишь довольно скромная — по объему — часть сделанного писателем. «Путь Абая» окружают другие романы, десятки повестей и рассказов (среди них такие шедевры, как «Караш-Караш» и «Серый Лютый»), десятки пьес (и в их числе п е р в а я в национальной литературе — «Ен- лик-Кебек», созданная девятнадцатилетним юношей), многочисленные переводы — особенно для театра —• произведений мировой и русской классики. Но наряду и наравне с Ауэзовым-худож- ником с огромной энергией и размахом работал Аузов-ученый, академик, литературовед, историк казахской литературы, создатель новой отрасли литературоведческой науки — абаеведения, один из первых организаторов изучения взаимодействия и взаимовлияния братских литератур советских народов и создания единой истории многонациональной советской литературы, теоретик перевода (доклад на II съезде Союза советских писателей), профессор Московского и Казахского университетов, основатель научно-исследовательского института... Под конец жизни он был признанным старейшиной ученых-гуманитариев наших тюркоязычных народов. Авторитет его был непререкаем, эрудиция громадна. Одна из последних его статей была построена на анализе произведений пяти братских литератур, и каждое из этих произведений было прочитано критиком в подлиннике. Киргизские ученые считают М. О. Ауэзова крупнейшим знатоком и исследователем знаменитого эпоса «Манас». Общепринятая теперь в научном обиходе концепция истории казахской литературы разработана им. О том, как Мухтар Ауэзов, воспитанник Ленинградского университета, занимавшийся в семинарах Щербы, Виноградова, Обнорского, Оксмана, знал русский язык и русскую литературу, можно и не говорить. И был еще один Ауэзов — выдающийся общественный деятель, достойно представлявший свою многонациональную Родину на международных форумах, депутат Верховного Совета, неустанно трудившийся во имя экономического и культурного расцвета родного края, активнейший сотрудник многочисленных комиссий и комитетов (не случайно сразу в нескольких мемуарных очерках упоминается ведущая роль казахского писателя в Комитете по Ленинским премиям). Как его хватало на все? Мне кажется, что книга дает точный ответ на этот вопрос. Обычное сочетание — талант и труд — для характеристики Ауэзова неприемлемо. У него эти понятия не противопоставлялись и не сочетались, а создавали монолитное единство. Его талант требовал познания и творчества, как пищи. «Чтение было для него таким же естественным и органически необходимым, как дыхание» (К- Алтайский). «Творчество было для него праздником, он почти не уставал» (И. Дюсем- баев). Конечно, целеустремленная жизнь творца требовала исключительной организованности, и во многих очерках говорится о собранности Ауэзова, его самодисциплине, пунктуальности, доходившей даже до некоторого педантизма. Но, при всей необходимости самоограничения и предельной занятости, Ауэзов никогда не считался со временем, когда речь шла о помощи товарищу по творческому труду, особенно молодому, лишь начинающему свой путь. Самым большим «открытием» Мухтара Омархановича был, конечно, Чингиз Айтматов, которого Ауэзов поистине по-отечески поддерживал, опекал и выдвигал в те трудные для молодого прозаика годы, когда ряд киргизских писателей старшего поколения в течение нескольких лет «не признавали» новаторского таланта автора «Джамили». Одна из самых последних статей М. Ауэзова была посвящена Ануару Алимжанову — еще по первым работам молодого публициста старый писатель угадал в нем будущего интересного художника. Да и вообще трудно найти такого даровитого казахского писателя, начинавшего при жизни М. Ауэзова, который не знал бы его поддержки, одобрения, суровой, но поднимающей к новой работе критики. Во многих очерках говорится о большой человеческой доброте Мухтара Омархановича. Конечно, он был добр уже хотя бы в силу того, что, как верно заметил Ю. Оле- ша, крупные личности обычно добры. Но, вместе с тем. он был человеком с горячей кровью, и даже мои, очень немногочисленные и чисто деловые — я работал тогда в