Сибирские огни, 1973, №7

И любви придумаем слово свое, из сердца сделанное, а не из ваты. Именно такими произведениями, в которых слышно слово, «из сердца сделанное», и явились стихотворения Маяковского «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» и «Письмо Татьяне Яковлевой», написанные в 1928 году в Париже, во время заграничной поездки поэта по за-. Данию «Комсомольской правды». Первое стихотворение-письмо адресовано тогдашнему редактору газеты «Комсомольская правда» Тарасу Кострову, одаренному журналисту, с которым связывала Маяковского личная дружба. Поэт обращается к нему в стиле, казалось бы, сугубо делового, но дружеского послания: Простите меня, товарищ Костров,. с присущей душевной ширью, что часть на Париж отпущенных строф на лирику я растранжирю. Сам заголовок стихотворения'напоминает, на первый взгляд, название некоего научного трактата. Но Маяковский здесь, в сущности, пародирует научно-деловой стиль; пользуясь иронией, он прикрывает ею, как щитом, обнаженное сердце поэта. Самоиро- ния — излюбленный прием Маяковского в лирике — как бы оберегает чувство от слишком грубого к нему прикосновения. Она же придает речи непосредственность, особую доверительность. Поэт будто ведет разговор с добрым другом, с которым неловко как-то сразу, «в лоб» говорить о чрезвычайно деликатном вопросе — интимном человеческом чувстве. Этим и объясняется своеобразная «застенчивость» поэта («Простите меня, товарищ Костров...»). В первых строках Маяковский спокойно, как бы даже нехотя, описывает конкретное будничное событие, свидетелем и участником которого он был в Париже: Представьте: входит красавица в зал, в меха и бусы оправленная. Я эту красавицу взял и сказал: — правильно сказал или неправильно? Излюбленный литературный прием Маяковского — от описания конкретного факта идти к глубоким обобщениям. Не случайно полушутливый, чуть иронический тон повествования здесь заканчивается; появляется интонация напряженно-страстной речи, полной серьезных раздумий. Речь эта обращена уже не к одному товарищу Кострову, она содержит в себе значительные обобщения. Поэт прежде всего подчеркивает, что не о внешнем блеске парижской кра савицы пойдет речь («я видал девиц кра сивей, я видал девиц стройней»), что л бовь — это не мимолетное влечение, а глу бокое, всеохватывающее чувство: Не поймать меня на дряни, на прохожей паре чувств. Я зк навек любовью ранен - еле-еле волочусь. И вновь у лирического героя возника стремление к «громаде любви», подлинны максимализм чувств: Любовь не в том, чтоб кипеть крутей, не в том, что ж гут угольями, а в том, что встает за горами грудей над волосами-джунглями. Любить — это значит: в глубь двора вбежать и до ночи грачьей, блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи. Любить — это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не м уж а Марьи Иванны, считая своим соперником. Любовь для Маяковского — источник м гучего творческого вдохновения, она оду хотворяет человека, побуждает его к кипу чей деятельности. Человек, охваченны любовью, как бы поднимает самого себя - «силой своей играючи». О том, какое значе ние придавал Маяковский наиболее точном и выразительному определению «сущност любви», свидетельствует его упорная рабо та над различными вариантами приведен ных выше строк. В черновике стихотворе ния записана строфа: Любовь — это каж ется выше рост и кажется грудь здорова и ты бежишь на мороз рубить и колоть дрова. Такое определение дает представление лишь о радости, нравственном здоровье, счастье и душевном подъеме. Но этого ма ло! И в окончательной редакции человек, охваченный истинной любовью, уподобляет ся былинному богатырю — ему все по пле чу- Любовь не дает человеку обессилеть, вы дохнуться. И это чувство нельзя осквернить ревностью к чему-то обыденному, захуда лому,— допустим, к мужу какой-то Марьи Иванны. Ревновать — так уж к звездам, к