Сибирские огни, 1973, №7

— А по локатору я смотрел,— так же невозмутимо говорит третий. И, видимо, именно эта невозмутимость еще больше раздражает капитана. — Вы понимаете, какую команду дали бы, если бы самостоятельно принимали решение? Не убедились в правильности своих наблюдений, не проверили себя еще раз,— почему маяка нет, раз он должен быть,— а говорите «ворочать надо»? На берег судно пошло бы! Хотя п не время для веселья, мы все улыбаемся, благо, темно, капитан не видит. Нам всем памятны дни, когда танкер ходил под Одессой на мерной миле: отрабатывались элементы маневрирования. Ходили долго. Буфетчица принесла на мостик кофе и бутерброды. Капитан сказал: — Поставьте на стол! Третий молча передвинул рукоятку машинного телеграфа на «стоп». Стих гул двигателя. — Кто застопорил машину? — крикнул с крыла капитан. Третий так же молча передвинул рукоятку на «полный вперед». Потом он вышел на крыло мостика и на полном серьезе сказал капитану: — Разведчики в таких случаях говорят: сдали нервы... Инфантильность, то есть «затянувшееся пристрастие к манной каше и хождению на помочах», как определял ее наш электромеханик, была у третьего удивительной. Направленный на танкер сразу после училища, он веселил, поражал, бесил своим отношением к работе. Он не чувствовал ни малейшей ответственности за свои поступки. У третьего всегда много дел с документацией, картами, деньгами. Бывало так: сидят таможенники, пограничники, работники Трансфлота, ждут, когда Виктор принесет документы, необходимые для оформления отхода и которые он не успел доделать. А он в это время спокойно шарит в буфете и делает себе бутерброд: «Проголодался что-то...» Сегодня опять проходили Дарданеллы ночью, опять на вахте третий помощник, но капитан никого не вызвал дополнительно на мостик: как-никак двадцатый раз проходим проливы... Первые дни Стоим в Гибралтаре. Заход вынужденный: заболел Михаил Павлович Искандара- швили, наш старпом. Лечение требуется в стационарных условиях, придется больного оставить в английском госпитале. Пока готовят документы, составляю списки увольняющихся в город. Ставлю время прихода на судно первой смене и то же время ставлю как начало увольнения второй смены. Ловлю себя на мысли о том, что делаю это уверенно, без всякой подстраховки: придут вовремя и вовремя сменят товарищей. Раньше такой уверенности не было... Вспоминаю начальную пору жизни экипажа. В Одессе, во время «осмотра» города, начальник рации «еле можаху» приволокся на танкер. Но особенно «отличился» донкерман. Еще вечером до меня донесся с палубы разговор на повышенных тонах. Вышел. У трапа стояли донкерман, второй механик, электромеханик. Донкер, как в обиходе зовут его, с пьяной возбужденностью «выяснял отношения». Ближе к полуночи, когда уже готовились к отходу, он прошел к борту и передал на берег какое-то ведро, получив в обмен что-то блеснувшее под светом палубных огней. Проверить сразу не было времени; лоцман уже подавал команды на отход. На следующий день я пригласил донкера к себе. Он пришел настороженный, уже заранее готовый к сопротивлению. Однако первое внушение принял со смирением. От признания в обмене краски на водку отказался. Пришлось в очень вежливой, но твердой форме поставить его в известность, что он вышел из доверия как специа