Сибирские огни, 1973, №7

Уже чувствуется свежий ветер, уже первые невысокие волны с мягким шелестом разбиваются о борт. А потом как-то сразу, неожиданно, слепит глаза необъятный, от края до края, простор. Взгляд не натыкается ни на стены домов, ни на деревья, как там, на земле, где что-нибудь да заслоняет простор неба и моря. Нет, здесь все беспредельно широко и ничто не ограничивает взор: видишь и белую рассыпающуюся верхушку волны у борта, и четкую, зубчатую от бегущих валов, линию горизонта. Дышится легко, свободно. Не из-за этого ли, каждый раз заново переживаемого ощущения свободы так тянет моряков в море? ...На мачте — турецкий флаг, но скоро спустим его и спрячем надолго, пожалуй, насовсем: больше нам, дальневосточникам, не придется плавать в турецких водах. В Измире на берег не сходили — в этом районе свирепствовала холера. Но у нас на борту побывали турки — те, кому это положено по службе. Семидесятилетний одноглазый шланговщик был голоден. Как бы ни крепился человек, он не сумеет скрыть своего состояния, когда из камбуза доносится аромат жареного мяса, а в столовой весело стучат ножи и вилки,— голодного выдадут глаза. Конечно, ребята накормили его. Мы уже не раз видели здесь печать голода на лицах людей — не проголодавшихся после работы, а голодающих постоянно, год за годом, из поколения в поколение. Это давит на психику — ощущение собственного благополучия и своего полнейшего бессилия сделать что-либо существенное для этих людей. Да, у этой страны много проблем. Нужны годы и годы на их решение. Можно все объяснить и понять. Привыкнуть — невозможно. Потом турок сидел в курилке, рассказывал о себе. В первую мировую войну он четыре года провел в русском плену. После установления Советской власти на Кавказе его отпустили домой. — Ошибся, ялдаш, что не остался у нас,— говорит ему повар.— Тебе сейчас сколько? Семьдесят? А что делаешь? Работаешь? А у нас давно на пенсии сидел бы. — Пенсия — хорошо,— говорит он на ломаном русском.— Сидел бы дома, кур да гусей разводил, горя не знал бы. Пенсия — хорошо. У нас нет пенсии. Кушать надо — работать надо. Ребята подробно рассказывают ему о наших порядках, особенно о бесплатной медицинской помощи. Турок не верит. Тогда они начинают приводить примеры из «собственной практики», для большей убедительности зовут судового медика. — Зря ты, ялдаш, уехал тогда от нас, зря... Турок потрясен. Он долго молчит, губы его дрожат. Ночью прошли Дарданеллы. В ходовой рубке все тихо и спокойно. А что делалось, когда шли здесь в первый раз! Капитан, старпом, оба штурмана, два матроса — на крыльях мостика. Капитан все время требует: точку, точку дайте! Где мы? Штурманы носятся с крыла на крыло, берут пеленг, все время кто-то торчит у локатора. Все вроде есть: и подробная карта, и маяки, и города, что светятся по берегам, и локаторы. Веди судно заранее рассчитанным курсом, делай повороты у заранее указанных маяков. И все-таки лишний раз убеждаешься, что судовождение требует и знаний, и практических навыков, и высокого напряжения сил и воли. «Развеселил» нас тогда третий помощник. _ Как — точка? Скоро ворочать надо? — спрашивает капитан. — Можно ворочать,— откликается из штурманской третий. — Как можно ворочать? — кричит удивленный и рассердившийся капитан,- Вы пеленг на красный маяк взяли? — Нет, я его не обнаружил,— спокойно отвечает третий. — Да ведь вот он светит! Как же вы точку определили? Как же говорите, что ворочать можно?