Сибирские огни, 1973, №7

как положено писарю, в третьем лице. Сколько слов, сколько фраз разбросал, растранжирил, обо всем говорю, а о главном молчок. Ты ведь помнишь, у мамы на старой квартире возле книжного шкафа стоял сундучок. Там лежали у нас не наряды твои, не награды, не шуршащие платья, не звонкий металл орденов. Там лежали тетради, простые в линейку тетради, на обложках пометки: «Просеков», «Круглов», «Иванов». И хранились на дне, перевязаны нитью суровой, сгустки боли и нежности, ярости, ласки, обид. Сундучок-рундучок! Ни один секретер модерновый не заменит его, пусть он грубым железом обит. Он и нынче живой. Обожает природа всем законам своим поступать вопреки. И неведомо как пережившие годы и моды все живут и живут вот такие, как он, старики. Приоткроешь его — как опавшие листья, что всегда навевают неясную грусть, полонят тебя старые, чуть пожелтевшие письма, я поэзию эту в стихи перелить не берусь. ИЗ ПИСЕМ К МАТЕРИ 12 декабря 1929 года, ...А вчера, мама, было у нас событие, выражаясь языком Шванди, мирового мас­ штабу. Мы открыли Народный дом. Он у нас в старом амбаре. Но мы его перестроили. Амбар здоровенный, купеческий, а купчина бежал в Монголию... Над сценой висел пла­ кат: «Даешь колхозы — кулацкие могилы!» А под плакатом стоял в заплатанной своей рубахе раскосый, толстогубый Евлампий Селиверстович Терехин и, навалившись на ко­ стыль, морил нас прочувствованной речугой. И, конечно, он, как всегда, говорил, что главное теперь — взять точный прицел и поспеть с подмогой, чтоб Нардом наш стоял костью в горле вражины и помог сделать нашу страну тракторизованной и металли­ ческой. А за ним обозначилась на сцене твоя дочь. Ты не можешь себе представить, как дрожали у нее колени. Читала я хриплым от волнения голосом новое боевое стихотво­ рение Маяковского «Даешь хлеб!» Описала бы тебе, мама, еще многие события, но бегу на учком. Будем сегодня про-, рабатывать одного парня. Терехин, между прочим, утверждает, что возимся с ним зря, потому что отец этого парня как раз и есть отпетый вражина, а яблоко от яблони далеко не падает. Отец у него действительно волк матерый и не только кулак, но и еще мироедские идеолог, грамотей, книгочей. Спроста слова не скажет, все с подковыркой: говорят, даже писать пробует какие-то чалдонские вирши или рассказы. Но я все-таки хочу яблоко от яблони оттащить. Истратила на это чуть не весь свой учительский порох, но пока сдви­ гов ни прямых, ни косвенных. Как в их группу захожу, будто током меня ударит, на его взгляд натыкаюсь. Тяжелый взгляд, отцовский, и скулы у него, будто льдом покрыты....