Сибирские огни, 1973, №6

«интерпретаций». Мне часто вспоминается одна из работ этого ряда. «Первоисточником» для нее послужил храм Василия Блаженного в Москве, его вполне можно узнать, но как же изобретательно и весело стилизован знакомый контур! Он напоминает то ли толпу людей разного роста в пестрых азиатских халатах,- то ли исполненные земной силы, буйного здоровья плоды какого-то исполинского сада. И невольно думаешь: а не возвращает ли нас художник к какому-то забытому пра-истоку? Где «подсмотрели», сознательно или бессознательно, древние зодчие свои дивные архитектурные формы? Где, как не в природе, как не в соразмерных пропорциях человеческого тела? Помните — у поэта: Не памяти юродивой Вы возводили храм, А богу плодородия. Его земным дарам... Сквозь кожуру мишурную Глядело е завитков, Что чудилось Мичурину Шестнадцатых веков. Диковины кочанные, Их буйные листы, Кочевников колчаны И кочетов хвосты. Не мешает напомнить, что Андрей Вознесенский, написавший эти строки, по образованию архитектор, и поэтическая интуиция подкреплена здесь профессиональным пониманием предмета. Метафора— законнейшее из прав, если не обязанность поэта. Почему же мы иногда отказываемся признать это право за художником, оставляя на его долю в лучшем случае незамысловатые аллегории? Если мы хоть на минуту задумаемся над этим; нам уже не покажутся сколько-нибудь странными такие работы художника, как «Причудливый город», «Сказочный город», «Причудливый карнавал», как «Русская зима» — одна из немногих работ, выполненных маслом. Эти вещи завершали собой юбилейную выставку художника, и своей праздничной нарядностью, зажигательным оптимизмом буквально освещали последний зал, так что самый завзятый скептик не мог сдержать при выходе добрую улыбку. В той же «Русской зиме» мы угадываем и знакомую уже «московскую» линию, и что-то от морозного узора на стекле, и от празднично украшенной елки, и от расписного пряника, и от народной «дымковской» игрушки. «А,— вспоминаешь,— недаром на стеллаже в мастерской Грицюка однажды вдр'-г появилась маленькая колония дымковских коников и куколок!» Да, кстати, вот л работа, которая так и названа —«Дымковская фантазия»... «Праздник цвета»,— записал в книге отзывов один из посетителей выставки Грицюка. Неизбежные в некоторых случаях чернобелые репродукции дают о работах Тритона примерно такое же представление, какое дает о стихотворении подстрочный перевод. Как безошибочно почувствован густой, несколько сумрачный колорит южной зелени в листе «Крымские домики»! Как точен голубой цвет в «Голубом Бахчисарае», в работах цикла «По старым русским городам»! А «Красная Москва» заставляет вспомнить о том, что красный цвет — это не только цвет революции, он издавна любим народом (красная рубаха, красный угол, да та же Красная площадь!). Любим — за что? Наверное, все-таки за праздничность, яркость, оптимизм. Конечно, рождает этот цвет и другие ассоциации—-напоминает о кровавых битвах, опустошительных пожарах, но все-таки преобладает в нем жиз- неутверждение, радость. И все это присутствует в переходах красного цвета в «Красной Москве» Николая Грицюка... Город властно притягивает художника. И даже в тех немногих случаях, когда Гри- цюк «изменяет» пейзажному жанру, обращаясь к портрету, город незримо присутствует в них. Это исключительно портреты товарищей по искусству, художников К. Черных, О. Гинзбург, В. Семенова. Портреты горожан, в «городском» освещении, сугубо «городские» по цветовой палитре... Должен ли я, отдавая дань традиции, сказать в конце о недостатках в творчестве художника, о каких-то неровностях и неравноценностях? Да, какие-то работы «задевают» меня меньше, чем другие. Иногда, может быть, фантазия художника уходит слишком уж далеко от «первоисточника» вдохновения, становится чересчур субъективной, и тогда кажется, что перед нами уже не сказка, а некий художественный шифр, ключ к которому утерян. Не очень органичными для Грицюка представляются его — немногочисленные, впрочем,— «пасмурные» фантазии, выдержанные в суровых, коричнево-серых тонах... Но как знать — не исключена возможность, что когда-нибудь и эти работы раскроются для меня по-новому. Так бывает! Художник пишет город. Не просто пишет, но как бы и созидает его в своих акварельных листах. Он созидатель по натуре. Именно поэтому ему в большой мере удалось передать пафос созидания, владеющий нашей жизнью.