Сибирские огни, 1973, №5

не думают о нем. Ведь не исключено, что придется опять шагать в Си­ бирь. Лет на пять... Самое меньшее... Глаша, вероятно, печатает листовки в Иваново-Вознесенске. На гектографе. Она умеет. Возможно, и на мимеографе. Бегает в комитет. Ведет беседы в каморках ткачих. Кипучая натура! Не объявить ли ее невестой? Тогда разрешат письма... Ни в коем случае. Он, Курнатовский, не безусый юноша, чтобы на­ рушать зарок. И девушку волновать не надо. И опасность немалая: письма из тюрьмы! Жандармы могут прицепиться к ней. Остановился у окна. Поднял голову к едва ощутимой струйке воз­ духа, вливавшегося через форточку. Подышал, облегчая грудь. Снова лег на койку; сцепив пальцы в замок, закинул руки за голо­ ву, и все тифлисские дни вереницей пронеслись в памяти... ...Первые недели провел в поисках работы. Ходил из конторы в контору. Везде отказывали. Разорялась фирма за фирмой. Напуганные промышленным кризисом, хозяева увольняли не только рабочих, но и инженеров. Удалось отыскать непривлекательное место сверхштатного техни­ ка-химика. Жалованье —сорок рублей. Небогато. Но и тому был рад: «Не хлебом единым жив бывает человек». Было бы дело, которому посвятил себя. Большое дело для души. И дело нашлось. Вместе с новыми друзьями-грузинами посещал кружки наборщиков и железнодорожников, токарей и слесарей. Рас­ сказывал о сибирских встречах с Ульяновым, о «Протесте семнадца­ ти». Читал им «Искру». Знакомил с «Капиталом». По воскресеньям отправлялся на загородные сходки. То в железнодорожный карьер, то в сады возле станции Авчалы, то в горы к монастырю у Соленого озе­ ра. Там в случае опасности можно было уйти лесом или на дороге за­ теряться среди богомольцев. Однажды за монастырем святого Антония собралось человек пять­ сот. Как ранние богомольцы, шли туда с фонарями. Немного времени спустя, в лучах восходящего солнца запламенело знамя. На нем ху­ дожник-самоучка нарисовал портреты Маркса и Энгельса, написал на русском, грузинском и армянском языках: «Пролетарии всех стран, со­ единяйтесь!» 18 марта собрались поздним вечером на горе Давида. Там были и его старые знакомые, были и молодые рабочие, грузины и русские. Разговор шел о подготовке к демонстрации, приуроченной к Первому мая. Жалели, что не могут одновременно с пролетариями Западной Ев­ ропы. Назначили на воскресенье 22 апреля. Условились собраться в двенадцать, когда раздастся полуденный выстрел арсенальской пушки. В город спускались ночью маленькими группами по тропинке, из­ вивавшейся по склону горы. Мимо монастыря. Мимо грота, в котором похоронен Грибоедов. Курнатовский уже видал надпись на могильном камне, сделанную вдовой поэта Ниной, урожденной Чавчавадзе, и взволнованные слова шевельнули сердце: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя». Прекрасно! Лучшего не придумает самая преданная душа. Любовь к дорогому и милому человеку —чистейшее, возвышенное чувство. Но есть еще лю­ бовь к большому делу, навсегда покоряющая революционера. На сходку, как видно, пробрался провокатор, и к Курнатовскому вломились жандармы. Улик не нашли. Отобрали только револьвер да унесли полный чемодан книг. «Для изучения!» Провалиться бы им, окаянным!