Сибирские огни, 1973, №5

«Вокзалы сумраком объяты, свет фонарей давно погас», «Пустынен город, будто вы­ мер»,— это можно было написать и не бу­ дучи в Ленинграде, по газетным сообщени­ ям, из вторых рук. Но вот то, что «и город­ ские циферблаты не говорят, который час», —через эту маленькую подробность беда и стойкость Ленинграда раскрываются яснее, ярче, чем через многие «нагнетания» типа «беда нахлынула, как море», и т. п. А вот концовка стихотворения. Солдат нашел, наконец, родной дом на набережной Робеспьера: Дом снежной тишиной обшит. В нем дверь скрипучая не плачет. И мышь бумажкой не шуршит..: Не знает он. что это значит, И знай себе стучит, стучит... Ты не стучи. В десятом номере Жильцы на той неделе померли. Как точно сказано о доме, что «снежной тишиной обшит»,— именно «обшит», а не «обит». И — лаконизм в бессл езн о м го р е концовки, сдержанность ее итогового дву­ стишия... Вообще, мне кажется, Вл. Зотову, по складу его дарования, больше удаются сти­ хи не лозунгово-декламационные, с эффект­ ными, словно бы высеченными на камне концовками-формулами, концовками-афо­ ризмами, а вот такие — негромкие, немного недосказанные, в которых переживание не «рвется в клочья» до конца самим автором, а оставляется нечто и на долю души читате­ ля. Вот — немудреные, негромкие, но очень теплые по интонации фронтовые «Стихи о землянке» (1943): Снова я живу в землянке. На войне, как на войне,— Фитилек в консервной банке Заменяет солнце мне. А чтоб солнце не погасло И давало свет жилью. Трансформаторного масла Я в коптилку подолью. Солнце, питаемое трансформаторным мас­ лом,— такого (не пережив) не придумать... Но и одного переживания мало,— надо су­ меть еще увидет ь... Здесь Вл. Зотов ориги­ нален без претензий, самобытен неназойли­ во... Вот — ленинградки роют траншеи: Мотыги маетно мелькают. Сверкают лопасти лопат. Здесь тысячи людей копают, Каь будто ищут старый клад. Как будто ключ к победе ищут. Зарытый где-то под землей Над ними «меееершмитты» рыщут. В открытом поле пули свищут... А ты не бойся: бой — Так бой! («■Ленинградки.», 1942) Секрет здесь, конечно же, не в инфор­ мативной точности (много ли мы узнали здесь для себя нового о героическом под­ виге ленинградок0) и не в одной лишь точ­ ности изобразительной, пусть даже и под­ крепленной отличной, как бы связывающей всю строфу инструментовкой. В конце концов, контуры изображаемого здесь лишь намечены, так сказать, в первом прибли­ жении,— причем автор не чурается и обра­ зов в достаточной мере традиционных («в открытом поле пули свищут», например). «Секрет» — в венчающей стихотворение строке, опирающейся, однако же, на все предыдущее, без него — невозможной... Строке, нарочито недосказанной: «Бой — так бой!» Многое скрывается за этими тре­ мя словами, и читательское воображение само дорисует картину, едва намеченную автором... Повторяю, Вл. Зотову лучше даются жи­ вые, образные подробности, чем отвлечен­ ные декларации. Там, где он воссоздает об­ раз,— с ним приходит и настроение; там же, где поэт прямо «выходит на обобще­ ние»,—большей частью не выходит ничего. Вот «Ярославна» (1944) — стихотворе­ ние, как говорится, вполне сделанное, в профессиональном отношении, «безгрешное», но оставляющее читателя холодным, не вы­ зывающее ответного сопереживания... Выйдешь, вскинешь родные руки И замрешь на моей груди. За четыре года разлуки Мне прошепчешь: «Не уходи!» Три зимы и четыре лета Нас военный ветер несет. Я у ветра спрашивал, где ты, Да ответа он не дает. Я не знаю, в каком Путивле. На высокой белой стене. Ты гадаешь по звездам: «Жив ли?». Вспоминаючи обо мне. Все — правильно, все «как у людей», а — не тревожит. Не оттого ли, что за обобщенностью древнего образа потеря­ лось свое, конкретное, личное,— за «ми­ фом» пропала реальность? «Родные руки», «замрешь на груди»; ветер, не дающий от­ вета; современная Ярославна на путивль- ской стене,— все это слишком в правилах игры, чтобы дышать живой ж изнью ; воз­ рождения мира не получилось — получи­ лось умерщвление реальности. История в о ­ зо б л а д а л а здесь над современностью, соб­ лазн — «вместить» чувство в миф — ока­ зался сильнее живого чувства. Образность — декларативность, истин­ ная поэзия — и риторика воюют между собой на протяжении всей книжки Но ес­ ли в стихах военного цикла победа, как правило, оставалась все же за поэзией (пример с «Ярославной» — едва ли не ис­ ключение),— то этого нельзя, к сожале­ нию, сказать с такой же определенностью о стихах, составляющих вторую половину книжки В, Зотова, стихах послевоенных Порой —самый легкий, потому что самый простой, случай — перед нами просто го­ лая декларативность, риторика, идущая ог невыстраданности, ог отсутствия в стихот