Сибирские огни, 1973, №5

Белом море, в домах для приезжих Карго­ поля, в рабочих общежитиях Вологды и Ар­ хангельска... И всюду он искал не только материал для информаций и корреспондент­ ских заметок, но и звенья той «волшебной цепи», которая помогла бы вновь обрести чувство внутреннего достоинства и внутрен­ ней правоты. У Сергея Маркова почти нет творческих деклараций, стихов о стихах, однако в его лирике и, особенно, в его лирических порт­ ретах —Михаила Ломоносова, Константи­ на Батюшкова, Велемира Хлебникова, Алек­ сандра Грина — содержатся мысли об ис­ кусстве, о соотношении искусства и действи­ тельности, правды и вымысла, реализма и условности. Так, в стихотворении «Веле- иир Хлебников в казарме» (1941) встреча­ ется строфа: Искусства страшная дорога Ведет к несбыточной мечте, А жизнь — нелепа и убога В своей последней наготе. Здесь слышится определенное противопос­ тавление обнаженной реальности и искус­ ства слова, возвышающего эту реальность мечтой, грезой, творческой фантазией. Прав­ да, строфа несет в себе элементы несобст­ венно-прямой речи, иначе говоря, является косвенным отражением взглядов героя сти­ хотворения — поэта Велемира Хлебникова. Но акцентировка в строфе, бесспорно, при­ надлежит автору стихов. В другой раз и в другом месте Сергей Марков сказал уже от собственного имени: «Искусство —движенье природы, застывшее только на миг!» Здесь искусство слова упо­ добляется природе в том смысле,, что оно подчинено тем же законам развития, что и природа и жизнь, но о полном тождестве опять-таки нет речи. Искусство должно схватывать природное «мгновение», как при магниевой вспышке, и возвращать человеку память, его историческую память,—следо­ вательно, искусство должно «домысливать» весь процесс развития, все звенья «волшеб­ ной цепи», которые могут состоять из реа­ лий, субстанций, природных «мгновений», но в целом подчиняются творческой воле поэта. Беломорские стихотворения Маркова и позволяют выявить особенности его миро­ восприятия, его метафорического освоения «необжитого» — с точки зрения нового ис­ кусства —мира. Если в первых поморских стихах он домысливает лишь детали, «след русалочьих волос на волне зеленова­ той», чтобы передать завораживающее, поч­ ти «колдовское» обаяние Севера, если он по-прежнему точен в обозначении не только реалий но и географических названий (Ме­ зень, Вороний нос, Моржевец), го в даль­ нейшем в его лирике появляются образы, которые размывают эту географическую ло­ кальность, заменяют названия северных по­ селений и рек условно-поэтическими эквива­ лентами. Вместо города Грязовец кое-где появляется Снеговец, вместо Каргополя - его древнее имя Каргун-Пуоли, вместо Мо­ жайска—песенный Рябннин-город. Конеч­ но, не всегда возможно и нужно переводи п > язык метафор на язык конкретных понятий. Странно было бы искать на карге Севера ре­ ку Бирюзу или Радугу-реку, коюрая не бо­ лее как «Морок... Наваждение... Мечи». Да и не всегда поэт условен в обозначении ме­ ста: условные названия он как бы «прослаи­ вает» подлинными названиями и именами. Еще в среднеазиатском цикле ощущалась любовь Маркова к странно-причудливым именам, которые он умело сопрягал с дру­ гими именами-созвучиями: / / И в Эликманаре. и в Узнези, В ущельях горных — везде Я слышал хвалы тебе, Ээзи, Живущему в бурной воде, Очевидно, что в таких стихах был некий изыск, некая игра в редкостные словопопя- тия, которые ныне без комментария невоз­ можно уяснить: Су-Ээзи — водяной дух, ко­ торый жил, по верованиям древних алтай­ цев, в пенистой и бурной Катуни. Теперь же поэт отказывается от нагромождения при­ чудливых географических названий, прибе­ гает к более обобщенным и более эпиче­ ским образам-символам, вроде обманной Радуги-реки или города Снеговца. Когда я процитировал двустишие Сергея Маркова, написанное в двадцать восьмом году и ставшее в дальнейшем его творче­ ской программой,—«жизнь свою попробуй сделать чудом не на месяц, а на много лет»,—то не раскрыл полностью этой прог­ раммы, ибо не ответил на вопрос: как же сделать чудом свою жизнь? А ответ — вот он: «Находи и сохраняй под спудом ра­ дость, источающую свет». Здесь, в Беломорье, «радостью, источа­ ющей свет», явилось для Маркова близкое знакомство с жизнью поморян и, что не ме­ нее важно, знакомство с искусством Севе­ ра, с его деревянным зодчеством, с его ле­ тописными преданиями, сказами, песнями, прибаутками, присловьями, короче, с худо­ жественным творчеством народа. Он жаж­ дал встреч с людьми, которые помогли бы ему пройти, углубиться в бескрайние прос­ торы, туда, где «алою рябиной на сугробе пламенеет русская, душа». Это северное ис­ кусство и эта северная «русская душа» в буквальном смысле слова завораживают поэта и своей самобытностью, и своей кра­ сочностью, и своим богатством. В начале тридцатых годов в Беломорье можно было найти знатоков плачей, приче­ тов, величальных песен, услышать в живом исполнении исторические сказы и былины, повидать старинные свадебные обряды. Воз