Сибирские огни, 1973, №4
Коробейник облегченно вздохнул, сказал хозяину с поклоном: «Спа- сибичко за обогрев» и, нахлобучив шапку на уши, вышел из магазинчи ка. Потоптавшись у крыльца, будто гадая, в какой стороне его ждет уда ча — в Рылихе или Голодаихе, стукнул палкой в укатанную дорогу, пе решел по мосту через речку Уводь и пошагал по улице, которая вела на окраину города, где жила молоденькая конторщица... ...Минувшей осенью Глаша Окулова распростилась с родной дерев ней Шошино и с зеленоводным Енисеем. Когда плыла на пароходе в Красноярск, думала: доведется ли еще когда-нибудь увидеть эти берега, эти сопки в зеленых папахах кедровни ков? По своей воле —едва ли. А невольно... Если случится снова такая напасть, полиция турнет куда-нибудь по дальше от родных мест. Весь Окуловский выводок, как говорят охотники, поднялся на кры ло. Все разлетелись в разные стороны, в дальние края. Опустел громад ный дом. Глаша долго уговаривала мать расстаться с последними при исками, записанными еще до банкротства самого золотопромышленни ка Ивана Окулова на ее имя, не могла поколебать. Мать повторяла свое: разлетелись дочери и сыновья из родительского гнезда, а все рав но младшенькие без ее помощи не могут прожить. Поезд мчал Глашу на запад, все дальше от родных мест. На стан ции Тайга она повидалась с Кржижановскими, в Уфе заехала к Надеж де Константиновне. От нее — к Старухе, как называли Московский ко митет партии. У Старухи ей дали явку в Иваново-Вознесенск, сказали — там ра ботает Панин, которого она знала по его ссыльным годам. Но, когда Глаша пришла там в дом сапожника, пожилая женщина с красными воспаленными веками, с серыми, как печеная картошка, щеками замах нулась на нее веником: — Да провалитесь вы все в тартарары!..—Увидев растерянность в глазах девушки, чуточку подобрела.—Счастье твое, што вчерась заса ду из дома убрали: прямиком бы — в острог! Панина Глаша не нашла. Позднее слышала, что есть в городе ка кой-то подпольщик, которого зовут Гаврилой Петровичем. Может, он и есть? Никто не мог ответить. Вспомнила запасную явку к рабочему Ивану Петровичу Мокруеву. К счастью, тот уцелел. Он знал еще двоих. Встретились все четверо, и вскоре возродили комитет. Глаша продала золотой медальон, отцовский подарок, и сняла из бушку в конце тихой Афанасьевской улицы; нашла урок у фабриканта Галкина за восемь рублей в месяц, находился и второй урок, но она не согласилась за десятку, просила с купчины пятнадцать. И просчиталась. Хорошо, что подвернулась за те же пятнадцать ^онторская работа. Жить можно! Она — самостоятельный человек, ни от кого больше не зависит. Она на своих крыльях. Матери написала, чтобы не переводила ни ко пейки. Мокруев отыскал надежного мальчугана. Тот стал покупать для них в аптеках маленькими толиками глицерин и желатин. Сварили густую массу, вылили в противень. И сразу — удача: не гектограф —чудо. Сня ли больше ста оттисков! Вот она —первая листовка! Хотя и коротенькая, но написана своей рукой. И все главное в ней есть: и проклятия хозяевам за их прижимки, и призыв к борьбе за восьмичасовой рабочий день, и смелый лозунг: «Долой самодержавие!»
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2