Сибирские огни, 1973, №4

Хватит вам... Не надо так громко,— почти шепотом попросила Мария Федоровна. — И актриса, говорит Толстой, и красавица!.. Одним словом, влю­ бился старик! — не унимался Алексей Максимович. — К счастью, меня ревновать некому... В белом платье со шлейфом Мария Федоровна выглядела выше, чем обычно, и еще стройнее. Кисейная пелеринка отбрасывала на лицо мяг­ кий свет. А в глазах все еще держалась задумчивость от пережитого на сцене. Казалось, сейчас у нее снова вырвется протест против семей­ ной рутины: «Может быть, и я хотела бы читать книги». Горький отошел на два шага, провел ладонью по щеке, смял усы: — До чего же хорошо все в вашем театре! До чего же милые вы люди!.. — Алексей Максимович, родненький!.. Лучше расскажите-о себе. Мы пьесу ждем и ждем. — Не подвигается пьеса.— Покрутил головой так, что колыхнулись волосы вразлет.— В груди кипит. И нигде не найду ответа на мучи­ тельные вопросы. Хотел вас в Москве застать, думал —поможете. — Ради бога. В любую минуту. Но чем? Приставив ладони ребром к уголкам рта, Горький спросил об «Иск­ ре». Оказалось, что и Мария Федоровна тоже не видела второго номера. А вон «богатеи» уже успели изорвать... — И еще хотел я попросить...—продолжал, озираясь на дверь,— Нужна одна штуковина. Вот так!—Черкнул пальцем по шее.— Нуж­ нейшая. Для наших социал-демократов... Я обещал привезти... Он так похлопал ладонью о ладонь, что стало ясно — речь идет о мимеографе, и Мария Федоровна заговорщически моргнула: — Вернусь домой — «будет вам и белка, будет и свисток». — Поскорее бы. Ждут наши парни... Попробую здесь поискать... — Ну, а у вас, самого-то, что, кроме пьесы?.. По глазам вижу: есть новенькое. Как-нибудь прочтите мне, ладно? — Непременно прочту. Звучат у меня в голове «Весенние мелодии». Птичьи голоса. — Мне рассказывали о вашей страсти — щеглы, снегири, чечетки... И кто там у вас еще? — Чижики! — Ах, да... Конечно, помню... Опять что-нибудь напоет вам мечта- Тель-чиж? — Расскажет правду о буревестнике. Знаете, в море перед штормом реет над простором, гордый и смелый. Этакая черная молния! — Чудесно! Вы и меня ею зажгли... Мигнул свет — в театре дали второй звонок, и Мария Федоровна, извинившись, протянула Горькому обе руки. Он мягко сжал их в своих ладонях, тряхнул и, поклонившись, вышел. Поссе, пряча правую руку за спину, встретил его широкой улыбкой: — Пляши, Алексеюшко! — Письмо? От Кати? — От «Феклы». — Не имею чести знать. — Зато с доченькой ее знаком, которую я тоже заждался. А се-