Сибирские огни, 1973, №4

созрела для революционной борьбы, но она боролась по-своему. И «примитивная крестьянская демократия — вот та почва, которая питала и могучую толстовскую кри­ тику, и его могучий реализм, и его разум, и его предрассудок. Она же, эта почва, оп­ ределяла и особенности русской революции, ее силу и ее слабость, ее исход». Тем же «ключом» исследователь открыва­ ет и сложный мир Достоевского. Он реши­ тельно не согласен с теми, кто рассматрива­ ет Достоевского как арену борьбы противо­ стоящих, надклассовых идеологий, не соот­ нося ее с реальной борьбой в русской жиз­ ни. Между тем, чтобы осмыслить «страш­ ную путаницу» Достоевского социологиче­ ски, надо понять психологию «пестрой го­ родской мелкобуржуазной демократии», что и делает исследователь с глубоким осмыс­ лением сильных и слабых сторон этой ча­ сти русского общества. Социологический и социально-психологи­ ческий подход к явлениям литературы в книге Н. Пруцкова, помимо прочих досто­ инств, обладает, несомненно, большой тон­ костью. И там, где некоторые исследовате­ ли, привыкшие мыслить более «общими» ка­ тегориями, допускают приблизительные и даже порой ложные утверждения, автор книги судит более точно и справедливо. Он не согласен с теми, кто заявляет, будто русские классики верно воспроизводили, но не могли верно объяснить изображаемые ими факты. «Понимание у художника свя­ зано не только с мировоззрением, с логиче­ скими построениями, с отвлеченными идеа­ лами,— пишет Н. Пруцков.—Оно «питает­ ся» также и фактами жизни, наблюдения­ ми и впечатлениями, подсказывается и на­ правляется ими. К примеру, Глеб Успенский во всем объеме, разумеется, не мог понять источники антагонистичности пореформен­ ных порядков. Но он и многое здесь понял, правильно объяснил». Исследователь возражает историкам ли­ тературы, которые зачастую говорят лишь о крестьянской России, между тем как «пе­ ревал русской истории» отмечен вступлени­ ем в жизнь буржуазии и пролетариата. От­ сюда — антибуржуазная направленность русской литературы. В этом исследователь видит одни из «парадоксов» ее: подготовка к буржуазно-демократической революции 1905 года питала антикапиталистические на­ строения и идеи. Но особо хочется подчеркнуть, что иссле­ довательский метод автора монографии да­ ет ему возможность в полной мере оценить и такие слагаемые исторического процесса, которые некоторые из историков литерату­ ры расценивают лишь как заблуждение масс и помехи на пути к революции; «...нельзя с пренебрежением отмахиваться от исторических заблуждений масс,— утвер­ ждает исследователь,— от теорий «безгреш­ ной жизни», от толстовства, от романтиче­ ских мечтаний наивной крестьянской демо­ кратии и ее идеологов, от утопического «му­ жицкого» социализма, от народнических ве­ рований в особые пути России, от «формул прогресса», от социально-религиозных уто­ пий, от сектантского движения». В конце концов это своеобразие крестьянского дви­ жения так или иначе сказалось на развитии русской литературы, а в конечном итоге — на подготовке русской революции. Отсюда — и значение иллюзий, например, надежд крестьянина на общину, которые нельзя во всех случаях противопоставлять правде: ведь иллюзии «возбуждали умы, поднимали на борьбу». Анализируя литературный процесс 186!— 1904 гг., Н. Пруцков идет нетрадиционным путем: в то время, как чаще всего внимание исследователей сосредотачивается по пре­ имуществу на обличительной стороне лите­ ратуры, автор стремится прежде всего по­ казать те положительные идейно-нравствен­ ные начала, которые привносили русские пи­ сатели в литературу и жизнь и которые во многом были связаны с тем, что «русская литература готовила в сфере духа почву не только для революции 1905 г. В классиче­ ском наследии России XIX в. поставлены великие вопросы не только демократии, но и социализма». Поэтому вполне естественно, что исследователь не только рассматривает в этом разрезе произведения Л. Толстого и Достоевского, Тургенева и Гончарова, Глеба Успенского и Короленко, но и посвящает особую главу «штурманам будущей бури» — Чернышевскому, Омулевскому, П. Лавро­ ву, Степняку-Кравчинскому. И снова клю­ чом к их творчеству становится социально- психологическая характеристика «разночин­ цев», сердца которых, по словам Щедрина, истекали кровью ради народа. Высоко оце­ нивая их нравственные качества, чистоту их идеалов, исследователь избегает идеализа­ ции в показе этих революционеров, испы­ тавших всю тяжесть и горечь борьбы без народа. Говоря о романе Чернышевского «Что де­ лать?», как о произведении, в котором наи­ более ярко проявилось новаторское стремле­ ние— изобразить людей революции и со­ циалистический идеал, Н. Пруцков подчер­ кивает идею совершенствования человека, столь важную для Чернышевского, и его идею счастья, которую исследователь про­ тивопоставляет идее страдания, характер­ ной для Достоевского. Автор проявляет большое чувство исто­ ризма в показе эволюции писателя от «Что делать?» к «Прологу», от Рахметова к Вол­ гину, от утверждения активного действия к скептицизму, который был результатом поражения, но в то же время означал даль­ нейшее возмужание и переоценку ценно­ стей. Н. Пруцков берет под защиту роман Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов» от тех критиков, которые готовы распро­ странять поэтизацию главного образа на