Сибирские огни, 1973, №4

шенно изменил облик точно задуманного спектакля. Но как бы то ни было — первый шаг был сделан, и по пути, проложенному Н. Хмелевым, пошли последователи. Постанов­ щику краснофакельской «Последней жерт­ вы» и в голову не приходило создавать «психологический этюд» на тему о несчаст­ ной любви молодой купеческой вдовушки к моту и прожигателю жизни. Нет, «соци­ альная тема пьесы — деньги это все, капи­ тал довлеет над жизнью человека, — запи­ сал режиссер программную мысль.-— Несложная история любви вдовы Тугиной к красавцу Дульчину, картежнику и кути­ ле, обманувшему ее чистое чувство, у Ост­ ровского звучит подлинной трагедией жен­ ской души, кончающейся нравственной смертью — умерли вера в жизнь, счастье, в человека». Точнее и яснее социальную значимость пьесы выразить трудно. Не возникает у режиссера сомнений и относительно нужности 3-го акта. Эта сце­ на видится ему в качестве ключевой. Здесь, на этом торге жизни, на пестром сборшце купцов и денежных воротил, игроков, раз­ носчиков сплетен, прислужников, демонст­ рирующих своими костюмами степень до­ статка своих хозяев, здесь создаются и ру­ шатся репутации, совершаются брачные сделки. Здесь воздух пахнет миллионными сделками, и здесь же носится призрак ра­ зорения. Режиссер прекрасно дал почувст­ вовать зрителям, что здесь есть два глав­ ных хозяина: один — ростовщик Салай Салтаныч, а другой... «благороднейший», «великодушный» Флор Федулыч. Подолгу и увлеченно репетировал Н. Ми­ хайлов именно этот акт, добивался, чтобы в шуме толпы, в богатых кутежах ощуща­ лась лихорадка злого торга, чтобы таяли от предвкушения роскошной жизни доверчи­ вые женские сердца. Несмотря на то, что «Последняя жертва» готовилась к юбилею — 125-летию со дня рождения Островско­ го, — постановщик, недовольный ходом репетиций, откладывает и откладывает вы­ пуск спектакля. Исполнитель роли Салая Салтаиыча П. Бахтин рассказывал, что от­ срочка с выпуском премьеры очень помог­ ла довести образы не только центральных персонажей, но и многих эпизодических, до четкой социальной и жанровой определен­ ности. В частности, очень важный для идеи спектакля образ ростовщика Салая Сал- таныча, этого паука с «азиатской физионо­ мией» (по авторскому определению), стал колоритной, внутренне сильной фигурой, решенной в предельно остром внешнем ри­ сунке, именно в это дополнительно отпу­ щенное время. В роли Юлии Тугиной актрисы зачастую подчеркивали ее беззаветную любовь, соз­ давали образ идеального существа, чистой, чуть ли не святой женщины, жертвующей всем во имя любви. Образ подавался в ме­ лодраматической манере, а текст о деньгах, которые Тугина теряет вместе с потерей Дульчина, вообще старались либо не за­ мечать, либо попросту вымарывать. Е. Агаронова рисовала образ вдовушки как человека плоть от плоти своего купе­ ческого сословия. Ее первое появление сра­ зу же наполняло сцену ощущением неиз­ бывного человеческого счастья. В походке, в лучистом взгляде, в том, как она разго­ варивала, чувствовалась женщина, у кото­ рой душа переполнена любовью, ожидани­ ем, что вот-вот обязательно должна осу­ ществиться заветная мечта. Самоотвержен­ ную любовь, жертву всем — богатством, самолюбием, своим положением в обществе — все оправдывала Агаронова всеобъем­ лющим своим чувством. Но вот наступало отрезвление. Агаронова-Тугина одна на сцене. Смут­ ное предчувствие беды мешает ей сосредо­ точиться. Равнодушно перебирая свадеб­ ные наряды, Юлия вдруг обращает внима­ ние на откуда-то взявшийся пригласитель­ ный билет, хочет отбросить, но случайно пробегает глазами. Еще ничего не пони­ мая, спокойно перечитывает: «Лавр Миро- ныч Прибытков покорнейше просит сде­ лать ему честь — пожаловать на бал и ве­ черний стол по случаю помолвки дочери его Ирины Львовны с Вадимом Григорье­ вичем Дульчиным». Все еще не веря своим глазам, она вновь и вновь принимается за чтение: «...с Вади­ мом Григорьевичем Дульчиным...» Наконец, поняла смысл прочитанного. Порывается куда-то бежать. Останавливается... Броса­ ется к подвенечному платью. Оно валится у нее из рук. Сдавленным голосом зовет ключницу. Почти не повышая голоса, но лихорадочно, расспрашивает Михевну и совсем просто, по-деловому начинает со­ бираться: «Надо ехать, надо... Я поеду сейчас». И только после того, как ее решительно останавливают, прорывается стон: «Да мне видеть его только: в глаза посмотреть... Какие у него глаза-то!» Теперь мы подошли к тому самому роко­ вому месту, где по тексту следует: «Захо­ тел он меня обидеть, ну бог с ним!.. Я с него потребую, я возьму деньги мои...». Еще через несколько реплик: «Флор Феду­ лыч, помогите! Хоть бы деньги-то мне во­ ротить, хоть бы деньги-то» и т. д. Как все это совместить с беззаветной са­ моотверженной любовью? Ведь уж что- нибудь одно —или любить, или расчеты строить. А вот правдивый характер купече­ ской вдовы, которая с малолетства привык­ ла счет деньгам знать, позволил в создан­ ном Агароновой образе совершенно орга­ нично сочетать трагедию потери любимого и трагедию потери состояния. Как бы под­ водя итог жизни, Юлия-Агаронова опуска-, лась на стул и произносила ровным, "бес­ страстным голосом: «Ограблена и убита! Я нищая, обиженная совсем...». Но есть еще одно, что не в состоянии перенести даже эта сильная натура, — издевательство над