Сибирские огни, 1973, №4

Был нестерпимо ярок Млечный путь — по-старому Батыева дорога — и полумесяц, сбычившись двурого, нацеливался морю прямо в грудь. По склонам зябнул овдовелый лес — шла в перегной вчерашняя одежда. И нагота, дыхание, надежда преображали глубину небес. Подростком, тем заметней — в полный рост, ко мне придя на первое свиданье, прекрасно полыхало мирозданье все — из обломков отгоревших звезд. Не богом был, но человеком был. Под грохот океана просыпался, ни перед чем собой не поступался, дышал, работал, верил и любил. ПАШНЯ Над могилой моей, над печалью моей бесшабашной то ли чайки кричат, то ли сивучи гулко ревут... Дело жизни моей воздвигал я небесною башней, а выходит, что пашня — и дом, и последний приют. Что же! Имя мое означает по-древнему — п а х а р ь . Это пашни мои — небеса, и земля, и моря. Над могилой моей — мастерскою, и храмом, и плахой — льется солнечный свет с именинного дня октября. Крики чаячьи слышу, русальные песни, веснянки... Знаю — смертен, как все. Не воскресну. На этом стоим. Но с веками незыблемей наши воздушные замки на пожизненной пашне, пропитанной потом моим.