Сибирские огни, 1973, №3

шой, деревянный, с низкой скошенной крышей и с изрезанными пери­ лами у крыльца. Во всю ширину стен светились окна, доносились звуки гармошки, гулумели голоса. В стороне на бревне сидели ребятишки, переживали доносившееся веселье и грели коленки длинными рукавами телогреек. Я -задержался на крыльце и смотрел на сгрудившихся людей в проеме двери, подавшихся вперед и живших тем, что перед ними про­ исходило. Они стали оглядываться. Против света я никого не узнавал. Я почему-то тогда не подумал, что передо мной расступались, давали коридор, и мне казалось, что я шел сквозь плотную стену людей и очу­ тился впереди. Середина клуба была пуста. У сцены на табуретке сидел баянист. У стен плотным кругом люди. В пестрой тесноте их отчетливо обозна­ чались полосы платков, лиц, коленок. Баянист обреченно, уже должно быть который раз, доигрывал пля­ совую, а в центре плясала девушка. Была она необычна. Смуглая, уве­ ренная и избалованная вниманием. — Родня! К Плотниковой Лидке приехала, — кто-то шептал сза­ ди. — Ты смотри! Какая! Я начал сторониться, продвигался мимо людей к углу, к скамейке, чтобы присесть и смотреть. А все тихо кружилось, как бы плыло. Дев­ чонка устала в пляске. В последнем изнеможении она вдруг увидела меня, помедлила, остановилась, тяжело дыша, удивляясь и трезвея. Вместе с ней меня увидели тогда все. Я стоял на виду. И все оста­ новилось, перестало вращаться... Радостная жажда подходила ко мне. Меня осенило. И все взорва­ лось во мне. Я понял, что никогда ни к кому не буду так спешить, как к этим людям, в этот клуб. Что в сущности для них я живу, для этого родился и для этого сейчас здесь. Самое главное в моей жизни они, а все остальное — потом. Никого, кроме довчонки, я не видел, только почувствовал ногами пол. Он только что вымыт, чуть подсох, без пыльного шороха, поэтому так тщательно каждое касание к нему. Но быстрое движение музыки опережало меня. Запоздало я осо­ знавал, что это не моя пляска, я в нее не вложусь и что я — не готов. Было непривычно стыдно,.. Глядя на баяниста, я встал и услышал, что в клубе тишина и недоумение... Баянист Вечтомов беззвучно сводил мехи баяна, словно чувство­ вал, что в этой тишине, в людском ожидании все должно зачаться зано­ во. Заново... Я знал Вечтомова давно, с войны. Приехал он к нам в деревню с эвакуированными. Высокий, в белой рубахе, красивый и больной, поэтому медленный и осторожный в движениях, по воскресеньям летом он выходил к озеру на луг. Соби­ ралась деревня. Отрешенный, он начинал играть на баяне что-то слож­ ное. Музыка была далека деревенским. Не находила отклика. И он на­ чинал играть песни и «подгорную». И «подгорная» у него была не дере­ венская, с непривычными игривыми криками. Люди плясали на гулянках и в клубе под его плясовые, все мень­ ше и меньше ждали его мелодий, не просили их, и он все реже и реже появлялся с ними перед людьми. Эвакуированные из Белоруссии незаметно разъехались из дерев­ ни, рассосались, а Вечтомов остался, опростился и стал походить на