Сибирские огни, 1973, №3

лостивилась. Сидим на полу у самого помоста. Настил его на уровне на­ ших голов. На сцене нарядные женщины стихи'читают, песни поют. Интересно!.. Потом на сцену выходит мужчина с гармошкой, а на ней тысячи пуговиц с одной и другой стороны. Баян, говорят рядом. И приглушеннее по рядам: — Баян. И вдруг баян делает какой-то нервный всхлип, будто ему тяжело, и он об этом сказал, пожаловался. Потом выговорил он что-то еще, уже ос- вобожденно. А другой мужчина прошелся по сцене, ногами все эти звуки и повторил. Баяну от этого веселее стало, и он запел. И со мной что-то случилось... Эта музыка всегда во мне жила. Была моей. Меня понима­ ла. Одного меня. А в других ее нет. Не может ее быть у других. Если есть — почему тогда все не плачут?.. Почему просто сидят? Я даже не заметил, когда пляска закончилась. На сцене было уже что-то крикливое, мельтешащее. А во мне было первое — четко выгово­ ренное— жалоба и радость. Не знаю, что я тогда осознал. Какое-то немальчишеское торжество: во мне это есть! Я шел домой один и долго не заходил в избу. Мне вдруг стали без­ различны и Ленькины издевательские выкрики, и смешливость тетки Дарьи Матюхиной. Будто все это отпало, как шелуха. — Так, да? Так?..— все озадачивался позднее Ленька. И отстал... И смирился — копировать меня ему сразу стало неинтересно. Я ждал и искал эту музыку. Какой же скучной стала казаться мне пляска деревенских женщин на гулянках и девчат в клубе. — Ну, зачем они так стучат? Почему всегда одной ногой «быог дро­ би» и пляска их однобокая. И лица-то оживают только в частушках. Оставшись дома один, я старался воспроизвести ногами неулови­ мость той, услышанной, мелодии и даже как будто что-то нашел, но при этом убедился, что ту легкость ног, что видел в недавней пляске, сам я никогда не усвою. Откуда она берется? У кого об этом в деревне спро­ сишь? Странным желанием заболел я тогда. Словно понял, что нужно сказать, а выговорить это не мог. Людям ли что хотел я тогда доказать... Самому ли утвердиться в чем-то? — Вы еще узнаете... Еще узнаете,— самолюбиво обещал я всей де­ ревне. Я помню себя далеким тринадцатилетним мальчишкой. Я могу про­ жить сейчас теми чувствами. Тощий, самолюбивый, я сидел вечером за столом, решал задачки по алгебре. Мать чинила варежки. Далеко была война. В избу к нам вошел председатель колхоза Нарымский. Высокий, тихий, он сел на скамейку за стол. Мокрую шапку в руках держал. Когда председатель волновался, у него на лбу, после ранения, краснела и ды­ шала под натянутой кожей воронка. — Я к Михаилу,— сказал он.— Выручай... Ты у нас только один те­ перь учишься. Остальные... А мы и не дадим тебе школу бросить. Но, по­ нимаешь... Тетку Ольгу Нечаеву лошадь ударила... Лежит, не поднимает­ ся.— Это он сказал уже матери.— И некому дрова на МТФ привезти. А ты после школы. По одному возу, а? Мать тихо за конец платок с головы стянула, заволновалась: — Он же лесину на сани не поднимет. На первом возу надсадится... И со школой как? — А ты, Миш, тоненькие будешь рубить, а? Некому больше...