Сибирские огни, 1973, №3

девочка делала уроки. В другой комнате, видно было в раскрытые двери, там, где вдоль стены стояли в больших выщербленных чугунах фикусы, с подвязанными к потолку огрузневшими ветками, срезая угол, стоял ко­ мод с телевизором, закрытым кружевной салфеткой. Девочка, отстранившись от тетрадки, смотрела на меня. Навстречу вышла женщина. Я сказал, что... когда-то здесь жил. Женщина принесла табуретку. С моих ботинок на пол натекли лужицы. Краска пола была блестящей, желтой и чужой. Я глянул на воду под ботинками. Ничего, ничего... Я подотру,—поспешно успокоила жещина. Изба была мне незнакома: в ней жила девочка в белом фартуке с крылышками. Я улыбнулся ей и вышел. Весь день, когда приходилось миновать свой дом, равнодушно сожа­ лел, что не стоят уже на лавке у окна ведра с водой, и уже вспоминал только бережливую полосу дорожки на чужом полу. А вечером, когда зажглись в домах огни, свет из моего окна уже ничего мне не подсказал: я прошел мимо как посторонний. Только знакомый порядок чужих ог­ ней, разбежавшихся над снегом, приостановил меня на дороге и заставил замедлить шаги. Вечером, в тишине, постороннему деревня кажется без­ жизненной, а я знал подспудное ее напряжение. Деревня может быть доброй и равнодушной, может долго любить и отказаться сразу, но ни­ когда не останется безразличной к тому, кого когда-то выпестовала на своих улицах и отпустила в дорогу. Пристально доброжелательны ее ок­ на. И к знаю почти о каждом ее доме и ее жителе очень много. Но я не об этом... Я хотел рассказать о «цыганочке». 2 " Ко мне деревня была безжалостна с детства. Я был большеголов, неловоц и часто шмыгал носом. Особенно зимой. Катаешься с друзьями на лыжах, а морозы —сорок градусов. Солнце. Сугробы. Самодельные лыжи. Снег в пимах. Потные волосы под шапкой. Возбуждение бега и, сбивающая дыхание, влага. Не бросая лыжных палок, машинально выт­ решь нос шерстяной варежкой и взбираешься на сугроб. К обеду верх варежек в ледяном панцире. Возвращаешься домой, подкатываешься к колодцу напиться из обледенелого ведра и встретишься с теткой Дарьей Матюхиной. Какое удовольствие у нее на лице, какая радость — празд­ ник на целый день. Она даже воду из ведра переливать перестанет, оста­ новится, выпрямится и, с убийственным недоумением, скажет: — Миш... Ну и страшон же ты! Градусники-то опять какие! Справлялась: — Варежки-то покажи. Блестят! Прям глаза ломит. Как ты их так делать умеешь? Наверно, не разгибаются? От этой торжествующей напасти некуда было деться. Встреча с ее улыбкой омрачала мои дни. Тетка Дарья Матюхина была для меня го­ рем номер один. Горем номер два —Ленька Ломакин. Взрослый, краси­ вый— мне так казалось. Вообще-то ему было лет пятнадцать. Так вот, этот Ленька обладал удивительным даром перевоплощения. Соберемся мы, ребятишки, вечером в конторе вместе с мужиками. Мужики курят, разговаривают, мы— у стен прижмемся. И вдруг, уходя домой, Ленька выждет, когда его все заметят на середине конторы, сог­ нется, что-то такое с ним случится, не поймешь, на кого станет похож, пройдет до двери. — Кузьма нитки привез! Кузьма нитки привез! И вот уже видно, как бежит в магазин тетка Ложкова сухонькой