Сибирские огни, 1973, №3

Лишь безъязыкий опыт детства спасал меня, как прежде спас, хоть походил теперь на средство от краснобайства и прикрас. Но, кажется,— судите, судьи! — когда я речью не владел, я был гораздо ближе к сути того, о чем сказать хотел. ЛЮБИМАЯ Люби меня, любимая моя, ты женщина, ты за меня в ответе, а я — за всех живых на этом свете, но ты люби меня, любимая моя. Уходят дни, и мы уходим с ними, слабеет плоть и холодеет кровь, но после нас останется любовь: ее у нас и гибель не отнимет. И верность рук, созревших для объятий, и стук сердец, сгоревших от любви, наука ждать, свобода расставаться,— все это счастье... Нежностью объятый, я не устану для тебя рождаться, лишь ты люби меня, люби меня, люби. ОМСКИЕ с т и х и Властью памяти негромкой на мгновенье ослеплен, я стою над речкой Омкой, принаряженной в бетон. Стайка лодок на причале, стая уток на крыле. Слышу время за плечами, вижу смысл мой на земле. Никуда оно не делось, племя пристальных людей, что глядеть не нагляделось в реки родины своей. Что остаться не осталось на насиженных местах, что мечтать не отмечталось о грядущих временах.