Сибирские огни, 1973, №3

как тоже бы пришел домой, да как же бросить, если дедушка приказы­ вал беречь пуще глаза? И очутился наш Ваня в конце концов аж в Крыму, и только тут они его отпустили, Севастополе, когда армии у них уже не стало —• давай, говорят, езжай домой, и он собрался,— а фаэтон цыгане украли... А эти, кого он вез, его снова встретили, смеются: как же ты домой без своего фаэтона? С тебя дед три шкуры за него спустит. Поедем, гово­ рят, с нами, а там заработаешь, да с таким фаэтоном домой вернешь­ ся, что дед ахнет, и ничего не будет. И на пароход пихнули — он с ними и поплыл. Сначала в Турцию, потом в Югославию попал, а потом, пишет, завербовался на шахты, в эту Бельгию, думал, заработки... Все, пишет, ждал: вот-вот разбогатею, вот-вот, да так и не разбогател, а теперь уже и жизнь прошла, стал прибаливать, а все на этой на шахте... Пишет, простите мне, и папаша, и вы, мамаша, что так получилось, пускай и дедушка простит, если еще не помер, что не сберег я его фаэтона, всем, пишет, поклон до родимой земли, а кто живой — пусть отзовется... Побежала я тут по всей родне, да у меня все собрались, читаем это письмо да плачем: вон куда человека занесло! Да пропади он пропадом, и этот фаэтон, пропади они пропадом, эти кони, бросил бы, ушел сам —• да кто ж знал? Теперь, говорим, вон как локоть кусает, да поздно1 Что делать? Надо письмо писать. Хоть и далеко, а своя кровь — зовет! Стали советоваться, а тут кто-то дюже умный возьми нас да научи: пишите, мол, что все живете кум королю, а то через границу письмо не пропустят. А мы откуда знаем? Ладно, спасибо. Решили всю родню до кучи позвать да фотографию сделать, и ста­ рых, кто остался, и молодых, что уже без него наросли. Да на карточке потом одна руку с золотыми часами вроде как случайно — от так в бок, чтоб видно, другая пальцы от так приподняла, на каждом по перстню... А лица у всех такие довольные да веселые вышли. А в письме пишем: и все в колхозе работаем, и на трудодни столько получали, что не знаем, куда и девать, и кладовки ломятся. Он, бедный, потом пишет: как же я горько плакал, когда читал ваше письмо! Как же я вам завидую, что вы все вместе да так хорошо живете!.. А я бы, говорит, одни черные сухари каждый день и ел, только запивать бы из нашего колодца, да лучше в лохмотьях бы ходил — да только по родимой сторонке... Ой, да он такие письма писал! До сих пор, как кто придет из нашей старой родни, я и достану: а ну, Коленька, прочитай, внучек! И он читает, а мы сидим, хлюпаем. Один раз пишет: слушаю радио, что русские говорят, написал туда письмо, попросил, чтоб передали песню «Ой, Кубань, ты наша родина...» Прислали ответ: ждите. Ждал-ждал, пишет, а потом, как только заигра­ ли, плохо с сердцем, скорую помощь жена вызывала, еле отошел. Потом пишет: снились мне сегодня дедушкины кони, только без фаэтона, а так... Гладкие, красивые, гривы распустили, ржут да по степи несутся, а степь зеленая, я за ними, да никак не догоню, в густой траве падаю... Проснулся, пишет, посреди ночи и горько заплакал. Звали мы его в гости, он собирался; от на пенсию, писал, выйду, все хлопотал, чтоб разрешили, потом, наконец, пишет: уже получил пас­ порт — теперь ждите. И опять — ну, как в воду! Почти с год прошло, получаем письмо. Уже не от него, а от каких-то его знакомых, тоже русские... С прискорбием, пишут, сообщаем, что ваш родственник Иван Алексеевич Жуков скончался пятнадцатого сентября